Читать книгу "Всегда кто-то платит - Маша Трауб"

Что я замечала? Анатолий и раньше боялся сквозняков. Если я открывала окно – проветрить, то он обязательно его закрывал. Ему было комфортно в духоте. Я тоже была мерзлявая, но не до такой степени. Ксения же вообще не терпела духоту и спертый воздух. Форточка в ее комнате всегда была открыта настежь. Она сидела в кофте под самым окном и спокойно делала уроки. В комнате было градусов двенадцать от силы. Она и спала всегда с открытым окном, закутавшись в одеяло. Анатолий же требовал, чтобы я заклеила окна на зиму. Помню, что я посмеялась и сказала, что у нас не так холодно, но он принес скотч, вату и сам проклеил все окна. Дышать сразу стало нечем. А он ходил довольный. Я думала, что он просто плохо переносит холод. Но теперь понимаю, что уже началась болезнь, он стал панически бояться открытых форточек.

– Закрой! Откуда-то дует! – требовал он.

– Все закрыто, – убеждала его я.

– Я чувствую. По ногам свистит! Ты где-то открыла форточку! Закрой!

Иногда мне приходилось открывать форточку на кухне, высовывать голову и дышать свежим воздухом. Но Анатолий сразу чувствовал сквозняк. Я подолгу гуляла, чтобы надышаться. Ночью было совсем невыносимо – я просыпалась мокрая, от кошмаров.

Однажды он закричал ночью. Я прибежала из другой комнаты – мы уже спали отдельно друг от друга. Я, стыдно признаться, подсовывала одеяло под дверь и открывала окно.

– Что случилось? – спросила я.

Тогда я впервые заметила этот взгляд – как у младенца. Неразумный, пустой. Он вроде бы меня узнал, схватил за руку:

– Мне страшно.

– Чего ты испугался? Плохой сон?

– Ты меня оставила. Ты ушла.

– Я ушла в другую комнату. Я здесь.

– Я тебя звал целый день. Где ты была?

– Здесь. Выходила за хлебом.

Анатолий уже задремал. Я не знала, кого он увидел в тот момент и что его напугало. Может, мать оставляла его одного дома. Я не знаю.

Он еще ходил на работу, я считала, что все нормально. Но он опять перестал разуваться. У него была такая привычка – не снимать обувь в квартире. Он уходил утром в костюме, возвращался с работы и весь вечер ходил в этом же костюме. Я думала, что у него в детстве просто не было лишних вещей, которые считались бы домашними. Его не научили переодеваться после школы. Но лишь оттого, что тогда все так жили – была школьная форма и парадная, на выход. Анатолий не понимал, что такое домашняя одежда и почему нужно переодеваться.

– Она грязная. Ты был в ней целый день. Сейчас садишься в чистое кресло, – объясняла я.

Анатолий не понимал. Он мог лечь в костюме в кровать, причем на чистое белье. Ради меня он стал переобуваться – я подарила ему тапочки. Но вдруг он опять стал ходить в обуви по квартире.

– Сними, пожалуйста, обувь, – просила я.

Он не понимал, с чего я вдруг начала злиться.

Сейчас, когда прошло достаточно времени, я уже могу понять – такое поведение было первым «звоночком» его болезни. Но тогда мне казалось, что Анатолий просто все делает мне назло или стал жить так, как привык, и перестал со мной счи-таться.

Разболталась дверца шкафа. Я каждый день просила Анатолия подкрутить – дверца уже в руках оставалась. Он обещал. Наконец взял отвертку и долго стоял перед дверцей. Он перекладывал отвертку то в правую, то в левую руку. Пытался что-то сделать, но не получалось – руки тряслись. Он хлопнул дверцей, и она отвалилась окончательно.

– Шкаф надо менять, – сказал он.

Я тогда сама прикрутила дверцу, что оказалось совсем не сложно.

С каждым днем с Анатолием становилось все сложнее. И опять же я все списывала на его характер, а не на болезнь. Он садился смотреть телевизор и забывал его включить – просто сидел, уставившись в одну точку. Я не понимала, как можно так долго сидеть и ничего, ничегошеньки не делать – рассматривать пространство. Я стала предлагать ему книги. Но те книги, которые нравились мне, казались ему «заумью». Наконец он признался, что любит исторические детективы. Причем российские. Я покупала ему детективы, которые даже читать не могла, настолько все это было примитивно. Но ему нравилось. Он пересказывал мне содержание. Я хохотала и рассказывала, как все было на самом деле. Анатолий замолкал и обижался. Только потом до меня дошло, что он принимал за чистую монету написанное, считая, что в книгах – все правда. Что это не художественный вымысел автора, не стилизация под историю, а чистейшей воды правда. Так все и было. Меня дико раздражала его недалекость. Я даже ловила себя на мысли, что действительно поторопилась с замужеством. Мы были настолько разные, у нас не было ничего общего. Вообще.

Сейчас я себя корю за это. Анатолий был болен, и уже тяжело болен. А я этого не понимала. Это был не он, а болезнь. Опухоль, которая росла и давила на мозг. Я уже сейчас гадаю, было ли ему тогда больно? Надеюсь, что нет. Он никогда не жаловался на боль. Ну, разве что мог попросить таблетку аспирина – он верил, что от похмелья помогает аспирин.

А потом стало совсем плохо. Анатолий буквально таял на глазах. Оставалось только ждать и терпеть. Нанимать сиделку или ходить за ним самой. Я решила, что пока могу, буду справляться сама. Аня взяла на себя все разговоры с врачами, устройство в больницу, закупку лекарств. Для достойного ухода нужны были деньги. Я попросила у Ксении. Она мне отказала. Ей было неинтересно слушать мои рассказы про Анатолия. Ей было все равно. Она предложила мне положить Анатолия в хоспис. Мол, в цивилизованных странах так и делается. Пусть уйдет достойно, рядом будут медсестры, он будет лежать на чистых простынях.

Я сказала об этом Ане. Она была категорически против – отец должен умереть дома. Чтобы рядом были близкие и родные. И моя обязанность как жены быть с ним рядом.

– Мама бы так и поступила, – обиженно сказала Аня.

Я хотела ей сказать, что я не ее мама, не такая святая, и мне бы хотелось, чтобы за Анатолием кто-нибудь ухаживал. Профессионально. Я же не умею даже уколы делать. Но промолчала. Наверное, Аня была права.

Она вдруг призналась, что ее бабушка, мать Анатолия, тоже умерла рано, тоже от опухоли. Вроде бы место, в котором они жили, считалось зараженным. Там никто и до шестидесяти лет не доживал. Дети рождались с разными врожденными уродствами. И сестра Анатолия, старшая, почти в том же возрасте скончалась. Тоже опухоль мозга. Теперь вот он, Анатолий.

Я старалась быть для мужа хорошей сиделкой, но у меня плохо получалось. Стыдно признаться, но не могла заставить себя его помыть. Он перестал мне доверять. Когда хотела его побрить, то он кричал и отказывался.

– Я не могу, не справляюсь, – призналась я Ане, – мне нужна передышка. Хотя бы ненадолго. Иначе я сорвусь.

Ане я не стала рассказывать, что ее отец ведет себя странно. Что я живу в постоянном страхе. Он стал прятаться, искать себе укрытие. Вставал и заходил в проем между шкафом и стеной. Мог стоять там часами, пока не падал от усталости. Я пыталась его вытащить, вернуть в кровать, но он не давался. Кричал. Я тянула его за руку, он вырывался – силы у него остались. Иногда он залезал в шкаф и прятался под вешалками. Там ему тоже было хорошо. Если я открывала дверь, то он опять начинал кричать: