Читать книгу "Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память - Андрей Кручинин"

Мы уже знаем, что опыт второй в его жизни войны не изменил взглядов Колчака на сущность вооруженных столкновений народов; а отразились ли на этих взглядах новые условия и новые изобретения, накладывающие отпечаток на всю картину боевых действий?

Один пассаж из черновика колчаковского письма, датируемого мартом 1917 года, позволяет подумать, что некоторые негативные впечатления от военных новшеств у Александра Васильевича все-таки были. «Подлодки и аэропланы портят всю поэзию войны; я читал сегодня историю англо-голландских войн – какое очарование была тогда война на море. Неприятельские флоты держались сутками в виду один другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся 2–3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было тогда. А теперь: стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошности взорвет корабль, сама зачастую не видя и не зная результатов, летает какая-то гадость, в которую почти невозможно попасть. Ничего для души нет. Покойный Адриан Иванович (адмирал А.И.Непенин. – А.К.) говорил про авиацию: “одно беспокойство, а толку никакого”. И это верно: современная морская война сводится к какому-то сплошному беспокойству и предусмотрительности, т. к. противники ловят друг друга на внезапности, неожиданности и т. п.». Основываясь на этих рассуждениях, можно увидеть в Александре Васильевиче чуть ли не ворчливого поклонника старины или разочарованного романтика «века паруса»; но не будем столь буквально понимать слова Колчака.

В его сетованиях есть некоторая доля иронии, юмора, наигранности, скрытая усмешка, потому что, каким бы «бестолковым беспокойством» ни представлялись разрушавшие поэзию аэропланы и подводные лодки, сами эти изобретения были так занимательны и предлагали живым и непоседливым так много интересного! Вряд ли случайно перед началом войны Александр Васильевич находился не где-нибудь, а «на отряде подводного плавания в Балтийском порту», во время же боевых действий, когда не было возможности устроить очередную «авантюру», с удовольствием пробовал себя в роли летчика-наблюдателя. Одна из таких воздушных прогулок чуть было не привела к трагическим последствиям: «Как-то он полетел вместе с летчиком, – вспоминает Тимирев, – для испытания новой бомбы, которую надлежало сбросить на опытном поле за городом (Гельсингфорсом. – А.К.). Однако предварительно они еще покрутились над городом, и здесь, уж не помню, по чьей вине, бомба сорвалась и упала в чей-то огород, взрывом перепугав до полусмерти окружающее население; жертв, по счастию, не было. Колчак был чрезвычайно сконфужен, так как легкомыслие, в сущности, было вопиющее; историю кое-как замяли». Игра с оружием действительно была не из тех, что делают честь взрослому человеку… и все же – не тогда ли подсмотрела внимательная наблюдательница у Александра Васильевича улыбку, свойственную ему «на другой день после какого-нибудь сверхъестественного номера» – «довольную и чуть-чуть сконфуженную»?

С другой стороны, существует и рассказ об этом же происшествии, из которого следует, что произошло не озорство, а опасная для жизни летчиков авария («проба не удалась, бомба повисла на шнуре»), и вряд ли следует безоговорочно считать случившееся плодом «легкомыслия». Интерес к авиации вообще, по-видимому, не раз ставил жизнь Колчака под угрозу: «Другой раз, – рассказывает современник, – Колчак улетел на рекогносцировку, у летчика не хватило бензина, и флаг-капитан очутился за тридевять земель на каком-то необитаемом острове; пришлось добираться по способности до места своей службы». И за скромным «добираться по способности» можно увидеть настоящий подвиг или очередное рискованное приключение, которыми вообще была столь богата биография Александра Васильевича…

Скоропостижная и безвременная смерть адмирала Эссена от воспаления легких 7 мая 1915 года, казалось, еще больше развязывала Колчаку руки, поскольку новым Командующим флотом был назначен никто иной, как Канин, – человек, вполне подверженный влиянию Александра Васильевича. Со стороны даже казалось, будто «оживление в работу Штаба вносили Колчак и Непенин (начальник службы связи Балтийского флота. – А.К.), которые действовали теперь уже почти самостоятельно: Канин относился к ним с безграничным доверием и уважением, как к “высшим существам”», – хотя здесь, наверное, и есть некоторое преувеличение. И все же Колчаку явно становится тесно в штабе…

Когда ввиду травмы адмирала П.Л.Трухачева временно освободилась должность начальника Минной дивизии, ее доверили именно Александру Васильевичу, и тот наверняка не мог этому не обрадоваться. «Колчак неоднократно говорил своим друзьям, – вспоминает Тимирев, – что венцом его желаний всегда было получить в командование Минную Дивизию: он чувствовал, что там он будет на месте, и о большем не мечтал». Сложно сказать, мог ли недавний «мичман Нельсон» действительно ограничивать свои мечты таким заманчивым, но все же невысоким постом; однако по сравнению с работой в штабе Канина новое назначение, видимо, было глотком свежего воздуха. Вступив в исполнение обязанностей 10 сентября, Александр Васильевич сразу же обратил внимание на координацию действий с сухопутным командованием – генералом Р.Д.Радко-Дмитриевым. Здесь следует подчеркнуть широту мышления Колчака-генштабиста, которому увлечение лихими действиями миноносцев не помешало поддерживать взаимодействие с сухопутным фронтом. Учитывая, что отдельные критики даже тогдашнюю армию упрекали в том, что, скажем, «артиллеристы считали себя как бы мастерами пушкарского цеха, обособленного от войск, и свою артиллерийскую тактику мыслили вне всякой связи с общевойсковой», – такое взаимодействие корпоративно отграниченных друг от друга сухопутных и морских офицеров безусловно делало честь командованию и той, и другой стороны.

Не Колчак положил начало этому сотрудничеству, – или, вернее сказать, на строевой должности командующего дивизией он лишь включился в исполнение этих задач, которые вряд ли мог игнорировать, еще работая в штабе. Но в сложившуюся атмосферу он решительно внес дух инициативы и боевой активности, беспокоившей не только бесцветного Канина, но и волевого Непенина. Предложенная Александром Васильевичем десантная операция против упиравшегося в море левого фланга немцев казалась чрезмерно опасной – командование было против нее, «справедливо полагая, что, не дав существенных результатов, она может спровоцировать новое наступление немецкого флота на Рижский залив»… «но Колчаку слишком не по душе было вынужденное бездействие, и он настоял на своем». Высадке в ночь на 9 октября у мыса Домеснес двух рот, драгунского эскадрона и подрывной команды не следует приписывать слишком уж большого значения, но она продемонстрировала возможность подобных операций более крупными силами и произвела на противника необходимое впечатление, заставив его с беспокойством смотреть в сторону Рижского залива (подошедшие немецкие силы были разбиты почти без потерь для десанта, который после этого погрузился на корабли и ушел обратно в море).

Более серьезную помощь оказали сухопутному фронту корабли Колчака в течение следующих недель, в тяжелой ситуации поддерживая его огнем своей артиллерии, имевшим поистине губительный характер. «Стрельба блестяща, все бежит, переносите огонь на заградительный, дороги залиты кровью», – эта телефонограмма командующего правофланговым отрядом приводилась мемуаристом-эмигрантом уже по памяти и вряд ли отличается текстуальной точностью, но общее настроение тех минут она должна передавать. «В конце концов за целый ряд подвигов, которые трудно было подвести под какие-либо статуты, Колчак по Высочайшему повелению, помимо Георгиевской Думы, был награжден орденом Св[ятого] Георгия», – пишет адмирал Тимирев, – и, по-видимому, действительно правильнее не связывать эту награду с какой-то одной операцией, а считать ее признанием заслуг Александра Васильевича за весь период осеннего возглавления Минной дивизии (заметим, что распоряжение Императора было сделано по докладу армейского командования, а не морского начальства Колчака).