Читать книгу "Мария Каллас - Клод Дюфрен"

Возможно, в тот момент, когда Мария писала эти строки, она не кривила душой, но мы-то знаем, чем закончились эти пылкие клятвы. С Каллас никогда нельзя было быть уверенным в завтрашнем дне…

На следующий же вечер после падения с лестницы Мария вынуждена была петь с забинтованной ногой, и вполне вероятно, что именно поэтому ей не удалось показать на сцене все, на что она была способна. И хотя ее голос звучал порой необычайно мощно, певица еще не до конца использовала свои возможности. Все же большинство критиков высказались весьма положительно в ее адрес, однако их отзывы не шли ни в какое сравнение с тем потоком хвалебных слов, который совсем скоро обрушится на нее. Впрочем, и после пяти представлений в театре «Арена ди Верона» предложения о заключении контракта все еще заставляли себя ждать. И вот тут-то Марии представилась возможность оценить по достоинству новое плечо, на которое можно было опереться: Менегини не скупился на самые льстивые комплименты, целыми днями не уставал твердить ей о том, что она — самая великая оперная певица всех времен и народов. Он оказывал ей моральную поддержку, демонстрируя изо дня в день свое желание отдать ей все лучшее, что у него есть, начиная с личного времени. В тот момент Марии как никогда необходимо было такое участие, что будет ей требоваться и впредь: всегда ей будет нужен кто-то, способный поднять ее дух и настроение, исполнить все ее желания и прихоти, даже если для этого ему не будет хватать и двадцати четырех часов в сутки.

Поведение Баттисты, полностью посвятившего себя служению певице, осуждалось семьей промышленника. И в первую очередь его матерью, которая всегда смотрела сквозь пальцы на любовные похождения сына, лишь бы у него не возникло постоянной привязанности; не встретил он также понимания у своих многочисленных братьев и сестер. Что же касалось его закадычных друзей и приятелей, с кем он раньше проводил время, то они пребывали в шоке от мощной фигуры его избранницы. В своих воспоминаниях Титта рассказал, как однажды один из его приятелей, не удержавшись, указал на Марию и воскликнул: «Но это же настоящая корова!» Не слишком-то лестное мнение, хотя и не далекое от истины. К тому же Менегини взял на себя роль покровителя молодого дарования не без задней мысли: он не мог отказать себе в удовольствии свести счеты с одной дамой, которая бросила его ради другого мужчины.

Несмотря на неприятную обстановку в семье, Менегини держался молодцом. Он мечтал сделать из Марии знаменитую оперную диву, что, собственно, и произойдет в самом ближайшем будущем. Однако в тот момент она была звездой только в его глазах.

Около двадцати пяти тысяч зрителей, присутствовавших на каждом представлении «Джоконды», оказывали певице довольно теплый прием, но не более того. Что же касалось специалистов, возможно, талант молодой певицы не оставлял их равнодушными, но порой в своих оценках они проявляли достаточную сдержанность. Так, певец Мирто Пикки впоследствии воспоминал, «что в тот вечер было невозможно угадать, как сложится дальнейшая карьера Каллас. Публика была еще не готова принять некоторые слишком резкие звуки, характерные для этой выдающейся певицы». Столь же сдержанным было и мнение доктора Милани, известного авторитета в области бельканто: «Голос мощный, но порой резкий с гуттуральным звучанием». Харольд Розенталь, знаменитый английский музыковед, основавший журнал «Опера», с самого начала заявил о себе как о страстном поклоннике певицы, вместе с тем отметив «непривычный для слуха металлический тембр».

Пребывавшая в постоянных сомнениях, всегда недовольная всем, что она делала, Мария восприняла бы эти высказывания не иначе как приговор, если бы рядом с ней не оказался Менегини, спешивший в любом случае прийти к ней на помощь. Пятидесятилетний коротышка расшибался для нее в лепешку: он обивал пороги многочисленных импресарио, стучался в двери директоров оперных театров. Баттиста даже забросил собственный завод со всеми его кирпичами, чтобы служить верой и правдой своему капризному и требовательному кумиру.

«Я познакомилась с мужчиной, который влюбился в меня без памяти. Он хочет на мне жениться. Я не знаю, что ему ответить. Ему пятьдесят три года и он очень богат и обожает меня. Что ты думаешь об этом?» — писала матери Мария, похоже, не в ожидании материнского совета; скорее, ей не терпелось сообщить, что она покорила сердце мужчины.

И вот уже без всякой ложной скромности она стала принимать материальную помощь от своего дорогого Титта. Впрочем, что ей оставалось делать, если после пяти представлений «Джоконды» она заработала всего несколько тысяч лир? Менегини не заставил себя долго просить и вложил свои деньги в обеспечение светлого будущего молодой певицы. Для начала он раскошелился на одежду, достойную будущей примадонны.

Баттиста очень надеялся, что все его затраты окупятся с лихвой, когда она пробовалась на роль в «Бале-маскараде» у Марио Лаброка, художественного руководителя миланского театра «Ла Скала». Однако эта роль уплыла у нее из-под носа. Не важно! Неугомонный Менегини представил певицу сеньоре Франчини, директрисе театра «Павио». И он же в ярости захлопнул за собой дверью, как только услышал о смехотворной сумме гонорара в 15 тысяч лир за спектакль!

Вдобавок ко всему на Менегини усиливалось давление со стороны его многочисленного семейства. Суровое осуждение родных и близких ему людей стало для него тягостным испытанием. Он не знал, на что решиться. Марию вдруг охватил страх. В течение каких-то нескольких месяцев Баттиста занял настолько большое место в ее жизни, что она приходила в ужас при одной только мысли, что он бросит ее. Она боялась остаться одной в стране, которая не торопилась раскрыть ей свои объятия. Мария направляла Баттисте нежные послания, которые он с великим удовольствием опубликовал после смерти Каллас, словно с помощью этих писем спешил взять реванш у покойного Онассиса.

«Весь прошлый день и прошлую ночь я переживала смертные муки. Я решила уехать, поскольку мне показалось, что я надоела тебе. Я уже наполовину наполнила вещами свой чемодан, как вдруг остановилась. Разлука с тобой будет для меня слишком тяжелым наказанием. Я нуждаюсь в тебе и твоей любви…» — писала она.

Они еще не жили вместе, и у Марии возникла мысль уговорить Менегини остаться у нее на всю ночь до утра. Наконец ей удалось осуществить свой замысел, в чем она простодушно призналась: «Я почувствовала бы себя такой несчастной, если бы прошлой ночью ты ушел от меня. Твое присутствие было необходимо мне, чтобы уснуть в твоих объятиях. Ты — весь мой, и я благодарю тебя за это. Мне нужна твоя нежность и твоя любовь. Мой Баттиста, все мои чувства и все самые тайные мысли принадлежат тебе. Я живу одним тобой…»

Одна только мысль о том, как эта рослая и отнюдь не хрупкого телосложения девица засыпала в объятиях пятидесятилетнего коротышки, вызывает улыбку, а главное, ее пылкие слова о любви никак не соответствуют тем представлениям, которые сложились у нас о будущей звезде мировой оперной сцены, о гордой независимой женщине со взрывным темпераментом… И тем не менее ее слова открывают нам вторую сторону медали: на протяжении всей жизни нежный садовый цветок, каким в душе была Мария, будет уживаться с дикорастущим колючим растением, каким была Каллас, и это соседство создало в будущем большие трудности как для самой певицы, так и для всех, кто соприкасался с ней по жизни.