Читать книгу "Хозяйка Империи - Раймонд Фейст"

Маре, очутившейся в самом пекле имперских интриг, поневоле пришлось играть навязанную роль, которая и сделала ее уязвимой.

* * *

Часом позже Мара лежала на циновке, одурманенная снадобьем, которое предписал ей жрец Хантукаму: он появился, словно по волшебству, именно в ту минуту, когда нужда в его искусстве была особенно острой. Изашани взяла в свои руки управление домом, а вездесущий Джайкен трудился за троих, пресекая кривотолки среди слуг.

На плечи Хокану легло тяжелое бремя: в одиночку принимать решения от имени Акомы. Он выслушивал донесения слуг и вассалов, делал записи, с которыми Мара могла бы ознакомиться, когда придет в себя и вновь обретет способность заниматься делами. Он примечал, кто из гостей встал на ее сторону, а кто выказал себя врагом. У большинства хватало достоинства, чтобы не опускаться до злословия; возможно, впрочем, что они просто были слишком ошеломлены. Все предполагали, что день пройдет в спокойных размышлениях, а затем Слуга Империи пригласит гостей на официальную вечернюю трапезу. Теперь об этом не могло быть и речи, и они уже готовились отправляться по домам, возмущенные непростительной выходкой женщины, которая занимала самое высокое место в Империи, лишь ступенькой ниже императорского трона. Немало представителей знатных семейств наведались в особняк, якобы с целью засвидетельствовать свое почтение; на самом же деле их обуревало заурядное любопытство: надо же было поглядеть, как держится в столь тяжелую минуту эта гордячка Акома, и уловить хоть малейший признак того, что и ее хваленая стойкость может дать трещину. Впрочем, их надежды не оправдались: Мару им повидать не удалось, а от Хокану все они (за исключением властителя Кеда) удостоились лишь самых общих слов формальной благодарности. Властитель Хоппара и родичи Мары из клана Хадама выполняли тонкую работу: расхаживая в толпе отбывающих гостей, они всячески пытались сгладить гнетущее впечатление, оставшееся от всего случившегося. После беседы с кем-нибудь из миротворцев многие уже склонялись к тому, чтобы сменить гнев на милость и более снисходительно отнестись к убитой горем матери, не сумевшей удержать себя в руках.

Властитель Анасати, так же, как и все, не допущенный во внутренние апартаменты дворца, оставался непримирим. Он упорно стоял на своем: нанесенное ему оскорбление непоправимо. Постыдная сцена, когда Джиро был остановлен у дверей Мары и бесславно отступил назад, разыгралась в присутствии целой своры приспешников, толпившихся у него за спиной. Каждый почувствовал себя лично задетым, и их сплотило общее негодование. Теперь даже тех, кто прежде относился к Маре дружелюбно, трудно будет уговорить, чтобы они не придавали значения двери, захлопнувшейся у них перед носом… а уж о врагах и говорить не приходится. По цуранским понятиям, прощение было просто менее позорным проявлением слабости, чем капитуляция. В мгновение ока властительница толкнула политических противников в стан смертельных врагов.

Джиро вовсе и не добивался публичных извинений; зато он постарался собрать вокруг себя правителей, наиболее откровенно выражающих недовольство усилением власти императора. По общему мнению Сарика и Инкомо, властитель Анасати умышленно возводил препоны на пути к примирению, делая все, чтобы как можно больше опозорить Акому. Громкие сетования Джиро достигали ушей каждого, кто находился поблизости: он, дескать, приехал на похороны племянника, полагаясь на традиционное перемирие, обязательное для всех участников подобных церемоний… и какого же обращения он здесь удостоился? Хозяйка дома набросилась на него с кулаками, бросила ему в лицо мерзкие обвинения и публично унизила! Любой правитель — даже если он питал к Маре сострадание и понимал причины ее безрассудного порыва — не мог отрицать очевидного: смертельное оскорбление действительно имело место, но никаких попыток искупления вины не последовало. О том, что после пережитых потрясений Мара еще слишком слаба, чтобы принести надлежащие извинения, догадывались многие, однако им не удалось утихомирить Джиро: он не желал слышать никаких доводов.

В Палате собраний дворца Акомы становилось душно; перегородки были плотно сдвинуты, образуя непроницаемый заслон для любопытных взглядов. У дверей стояли на страже покрытые шрамами ветераны прошлых войн. Они не были облачены в сверкающие лаком парадные доспехи, но их походное снаряжение прошло проверку в былых сражениях.

Сидя на одном из небольших возвышений, Хокану в отсутствие Мары спокойно опрашивал ее верных сподвижников: он хотел выслушать их мнения касательно событий прошедшего дня.

Строго говоря, они не были обязаны повиноваться консорту, поскольку присягали на верность не ему, а лишь самой Маре. То, что они молчаливо признали его право командовать, красноречиво свидетельствовало: они всецело полагаются на его решения и полностью доверяют ему действовать так, как он сочтет нужным, в интересах госпожи. Тронутый их преданностью до глубины души, Хокану вместе с тем встревожился, поскольку это означало, что все очень хорошо осознают, насколько опасно положение. Только бы не оплошать, мысленно взмолился Хокану.

В угрюмой тишине он выслушал доклады командира легиона Ирриланди и военного советника Кейока о численности гарнизона; военачальник Люджан в это время занимался подготовкой армии Акомы к сражению.

— Даже если Джиро понимает, что его ждет разгром, у него нет выбора: честь требует, чтобы он кровью смыл публичное оскорбление. — Старый Кейок, словно для пущей выразительности, стукнул костылем по полу. — Вряд ли он удовольствуется поединком между бойцами, выставленными с обеих сторон. Дело может обернуться совсем скверно, если обвинения Мары услышали не только те, кто стоял поблизости; тогда ее намек на то, что Джиро нанял тонг для убийства Айяки, может быть воспринято как оскорбление всему клану Ионани, а это означает только одно — неминуемый призыв к клану.

После такого заявления в палате установилось гробовое молчание, отчего стали слышны даже шаги слуг, снующих поодаль в огромном зале. Раздавались и более громкие звуки: офицеры из разных домов созывали хозяйские семьи к фамильным паланкинам — господа спешили как можно скорее покинуть владения Акомы. Сидевшие на возвышении обернулись, прислушиваясь к этим возгласам, и обменялись понимающими взглядами: война кланов разорвет Империю в клочья.

Не желая поддаваться столь мрачным размышлениям, заговорил Сарик:

— Но кто же способен всерьез поверить в такую возможность? Ни один тонг не разглашает имен своих нанимателей, а нам в руки почему-то попадает улика, которая недвусмысленно указывает на причастность Анасати к гибели Айяки. Братство Камои не совершает подобных промахов, так что поневоле задумаешься. Я склонен подозревать, что нас умышленно наводят на ложный след.

— След руки Джиро в этом преступлении слишком очевиден, — согласился Инкомо, многозначительно покачивая скрюченным пальцем. — Будь убийцы столь неосмотрительны, не видать бы им богатых клиентов. А община Камои потому и превзошла своим могуществом все другие тонги, что ни один из ее секретов никогда не был раскрыт. — Он обвел взглядом лица сидевших вокруг стола. После… ах да, после пяти неудавшихся покушений на Мару эти закоренелые злодеи ни с того ни с сего позволяют кому-то из своих «обронить» перед смертью предмет, изобличающий Анасати? Маловероятно. Отнюдь не убедительно.