Читать книгу "Хикикомори - Кевин Кун"

Проходит какое-то время, прежде чем она возвращается. Читаю: «Готово». Записка прошита ниткой, уходящей под дверь. Тяну за нее, словно собираясь заглотить брошенную наживку. Что-то мягко ударяется о дверь. Я открываю ее и вдергиваю в комнату пойманную булочку. Мама со своими странностями снова испарилась, но мой план по налаживанию поставок еды сработал. Я с аппетитом откусываю кусок и вдруг напарываюсь на еще один листок: «На обед будешь: а) спельту, б) савойскую капусту, в) крем-суп из тыквы?»

Я дожевываю вторую половину булочки. Ненавижу все из перечисленного. По поводу спельты это явно шутка. Даже сама она ее не ест. Я вырываю из тетради еще один клочок и отвечаю: «В. Но я так не играю».

Перед тем как пойти в душ, отец съедает на завтрак огромную порцию ананасов с обезжиренным йогуртом. «Как у ольмеков, – повторяет при этом он, – начинать день надо с укуса солнца, прежде чем подставить спину водопаду, стекающему в сенот Шкекен». Папа с одним рюкзаком на плечах исколесил весь свет еще в те времена, когда слова «бэкпэкинг» даже не знали. Поэтому для таких простых вещей, как, скажем, «душ», в его лексиконе присутствуют весьма путаные термины. Он до сих пор много путешествует, правда, теперь останавливается преимущественно в роскошных отелях «Клаб Мед» с прилегающим конгресс-центром, где он уже заимел славу высококлассного оратора за счет выступлений, в которых пытается привести к общему знаменателю пластическую хирургию и свое антропософское видение человека. Возвращаясь с подобного мероприятия, он держит в кармане еще по меньшей мере три новых приглашения. Мать считает, что он это заслужил. Я же думаю, что он с тем же успехом может крутить на сцене хулахуп, и люди все равно не перестанут его звать. Она допытывается, хотя уже с явным скепсисом, не женщины ли стоят за организацией такого рода мероприятий – на что отец лишь лукаво улыбается.

На окне пятый день подряд одна и та же птица теребит сворованные крошки пиццы. Ее нетрудно узнать – день ото дня она все жирнее. Если следовать философским взглядам моего отца, толстые люди склонны к унынию, а унылые, как правило, нездоровы и неуспешны. Вот так все просто. Сам он ну никак не подходит под определение «толстый», но, как говорит мама, вынужден следить за фигурой, чтобы не прибавить, особенно что касается такой проблемной зоны, как живот. Закипает турка. Отец литрами пьет эспрессо. Звенит чашка; тут же другая шмякается об пол. Каждое утро у него что-нибудь да падает из рук. Я решил, что пора ставить отдельные зарубки. «Его руки трясутся, как осиновая листва». «Осиновая листва» – звучит смешно, когда я пытаюсь это произнести; я даже не знаю, как выглядят осины. По крайней мере, пальцы отца дрожат, когда он вытягивает руки в стремлении убедить нас с Анной-Мари, что он не представляет угрозы для пациентов. «Какая там опасность! – повторяет мать, протягивая нам пачку фотографий, наверняка любовно подверстанных секретаршей в фотошопе. – Стоит только сравнить до и после, как все становится очевидно!» Хлопает дверь. Я считаю до семидесяти двух. Стрекоча, поднимаются рулонные ворота гаража. Чем бы теперь себя занять?

Конец мая. Я гамаю и пялюсь в окно. Просыпаясь, пишу записки, жду, потом ем, когда придется. Моюсь раз в неделю, стираю тогда же. Веревка без дела не висит.

Как правило, птицы стайками бросаются вниз – но вычислить их предводителя я пока так и не смог. Нас разделяет стекло, я могу наблюдать за ними, и этому ничто не мешает. Они даже не поднимают голов, когда я что есть силы машу руками по ту сторону окна; нахохлившись и распушив перья, они полностью поглощены крошками и совершенно безмятежны. Как я завидую их спокойствию. Но с чего бы им меня бояться? Разве я не прилагаю все усилия к тому, чтобы стать невидимкой?

Стоило мне на секунду отвлечься, начать считать звездочки на окне Карла, задумавшись, были ли у него когда-нибудь дети, как они уже упорхнули и спрятались под козырьком крыши, выглядывая из щелей в кладке. В десять тридцать в шавермочной снова достали вчерашний вертел, с десяти минут двенадцатого он принялся крутиться. До полудня я продолжаю изучать повадки птиц. В этом я уже не новичок. Сначала следует определить семейство. Я делаю снимок самой видной птицы в стае, распечатываю и прикалываю на стену рядом с фотографией Ким и моим портретом. «Тут ты будешь в хорошей компании», – думаю я. Самую видную птицу я описал бы так: яйцеобразная, коричневая, с острым клювом, живет в щелях в каменной кладке, скачет на двух ногах, пищит наподобие телефонного звонка, смелая и доверчивая. В итоге я пощу свои наблюдения на форуме любителей птиц, взяв себе ник Юный орнитолог. Спустя несколько секунд получаю ответ: «Вот уж птица так птица, Юный О. Это домовой воробей – самый, пожалуй, одомашненный вид из всех существующих. Приспосабливается к образу жизни людей, в особенности в городской черте. Среди птиц именно его можно с наибольшей точностью окрестить «другом человека». P.S.: Так держать, Ю. О.! Мы рады, что молодое поколение разделяет нашу страсть к орнитологии. P.S.S.: По нашим наблюдениям, этот маленький пылесборник – а все потому, что он купается в пыли, чтобы почистить перышки, – в последнее время действительно научился имитировать звуки мобильных телефонов. Здорово подмечено! Птыц-1, админ, 9822 сообщения, на форуме с 2001 года».

По всей видимости, науку изобрели от скуки.

Звон посуды под дверью сообщает о том, что обед подан. Прервав свои размышления, я усаживаюсь на надпись «ДИВАН» с тарелкой горячего супа в руках. В одном углу квадрата, оставшегося после того, как я убрал столик, пишу «МОРКОВЬ», ставлю сверху тарелку и, низко нагнувшись, продолжаю хлебать. Мечтаю о том, чтобы в мою каморку, облачившись в оперенье, впорхнула Ким. Вижу, как она хочет мне что-то сказать, как шевелятся ее губы, но не слышно ни звука. Она выглядит очень взбудораженной, ее глаза стреляют из стороны в сторону; кажется, будто она чего-то боится. Я подхожу ближе, девушка, встрепенувшись, шарахается в сторону, ее перья издают громкий металлический звон. Я продолжаю приближаться, но Ким распахивает окно и бросается вниз. Прежде чем удариться о землю, расправляет крылья и взмывает ввысь. Желая последовать за ней, я вываливаюсь наружу, но, к счастью, успеваю проснуться.

Дни пролетают практически незаметно: кажется, сегодня пятьдесят второй. Одно за другим я удаляю письма из ящика, который завел под аккаунт Юного орнитолога. Я уже достаточно подготовлен, чтобы двигаться дальше самостоятельно. Закуриваю сигарету. Чувствую жажду. Пишу: «Каро, мне нужна вода. Иначе превращусь из домового воробья в пылесборник. Упаковка в шесть бутылок подойдет».

Логинюсь в сороковой раз. В шавермочной вращается вертел; с него срезают мясо слой за слоем. В щель проползает довольно объемистый листок: «Это вообще твой почерк, Тиль? Раньше ты писал как-то поразборчивее. Никакой упаковки, как ты просил, – ты же знаешь, пластиковых бутылок мы не держим. Снаружи найдешь стеклянную бутылку минералки с газом и тарелку с бутербродами с волнистыми бороздками, как раньше. Отец просит тебя не забывать принимать его сосульки. Они в коробке. Там же, кстати, и запоздалый пасхальный зайчик. И что это значит: превращусь в пылесборник? Ты же не собираешься перестать мыться и начать поливать себя водой из бутылки? Да, и вообще: вся эта переписка – прямо как в кино. Тебе пора писать сценарии, дорогой. Твоя Каро».