Читать книгу "Воспитание чувств: бета версия - Елена Колина"

– Вы сами знаете – «издеваться». Вы издеваетесь над папой: что он, как все новые русские, хочет, чтобы его дети стали аристократами.

– Твой папа не новый, он из хорошей семьи. …Ромочка, каким ты был славным мальчиком, с чудесными манерами, пока не… Ну, об этом не стоит говорить при твоих детях… Кто бы мог подумать, что из тебя получится такой заботливый отец! Если что-то нужно твоему ребенку, ты мгновенно находишь, где это продается… Я имею в виду, ты быстро меня нашел.

Энен иронизировала, но ведь Роман старался, он был готов доставить к Алисиному дивану все, что считал правильным: учителя философии, учителя танцев… Кто бы еще, пока Алисе накладывали гипс, уже все решил: нашел Энен и доставил к Алисе одновременно с яблоками и инвалидной коляской?..

Роман и правда взял Энен из долгого ящика.

Энен (НН – Нелли Николаевна) была подругой его отца: отец Романа водил сына к ней, как и ко всем своим любовницам. Роман говорил: «Папаша не хотел театральных страстей в жизни и ленился скрывать… Сначала мама истерила, а потом тоже завела любовника, и все стало нормально». Роман никогда недовольства родителями не выказывал, как и особенной любви. Об отце говорил как о дружке: «Мы с папашей славно выпили», или «Хорошо погуляли», а о матери однажды сказал: «Когда папаша умер, мама тут же показала мне огромную фигу». Какую он имел в виду фигу – материальную, эмоциональную? Наверное, она показала ему все возможные фиги. Сам Роман считал, что эгоизм матери, молниеносно выкинувшей его из дома после смерти отца, словно он был не сын ее, а пасынок, сыграл положительную роль в его жизни: недонянченный сын преуспел, стал первым в городе миллионером. Теперь «прелестная Элиза» вела себя с сыном как требовательная любовница, всякий раз приходила на Фонтанку за чем-то: не за деньгами (денежное содержание Роман каждый месяц отвозил ей сам) и не за внуками. Лучшая в мире Элиза была отнюдь не лучшей бабушкой, Алиса и Скотина толком не были с ней знакомы.

– Я же ее внучка, она бы хоть вид сделала… – говорила Алиса после ее визитов.

– Зачем делать вид? Ей наплевать на все условности, – удивился Роман.

Роману и самому было наплевать на условности, не было человека, которому было бы так наплевать. Может быть, из-за родительского равнодушия к условностям Роман вырос таким великолепно безразличным к чувствам других людей? Может быть, Роман пьянел так страшно из-за того, что слишком добродушный Хиггинс водил его к любовницам, и так мучил Алису – все из-за отца, судя по фотографиям в фойе театра, слишком добродушного в любой роли?.. Люди любят психоанализ за то, что каждому дается возможность в чем-нибудь родителей обвинить. Но если считать, что нас однозначно формирует родительское отношение, все эти «любит – не любит», что же сыграло роль в превращении моего юного отца с черно-белой фотографии на лыжне (без шапки, смеется) в неудачника среднего возраста? Его неправильно любил дед?..

Отец Романа водил его в гости к Энен. Энен – искусствовед в Русском музее, на досуге переводила французские пьесы, – во время этих визитов Роман приобщался к живописи и французскому языку. И вдруг случилась неприятная история: у Энен пропал кассетный магнитофон. Преступника поймали при попытке продать магнитофон на галерее Гостиного двора, отца вызвали в милицию с репетиции… Он и потом бывал в милиции по делам Романа, прошлое Романа вообще было странной смесью интеллигентского детства с подворотными историями.

Преступление раскрыли, магнитофон вернули, Роман был бит (морально), но вот что интересно: преступник по-прежнему продолжал бывать у Энен вместе с отцом. Энен могла бы сказать своему другу: «Не хочу видеть твоего хулигана». Но преступник все так же слушал ее рассказы про «Мир искусства» и «Бубновый валет», рассматривал редкие альбомы Филонова и Кандинского и говорил за столом: «Гран мерси, мадам».

Может быть, она сильно любила отца Романа? Мы не знаем. Энен отказалась называть Скотину Скотиной, сказала: «Ты у меня будешь Алексаша, как твой дед», но это не обязательно означало любовь. Алиса не раз спрашивала Энен: «У вас с моим дедом была любовь или просто так?», Энен отвечала: «Не более чем с другими», или «У меня остались весьма приятные воспоминания», или шутливо: «Какая такая любовь?..» Мы ничего о них не знаем.

– Ну, мы договорились?.. Оставляю вам мою жирдяйку… – шутливо сказал Роман, он уже устал быть хорошим мальчиком и начал томиться.

– Да-да, Ромочка, иди… Но ты мне не рассказал, чем занимаешься…

Роман из вежливости начал говорить о своем Городе Солнца, Энен расспрашивала, восхищалась, любила «Ромочку», и он увлекся.

– Это будет целиком мой проект, понимаете, мой!..

– Прекрасно… прекрасно, что все совпало: молодость, кураж, возможности. Времена не выбирают, в них живут и умирают, но тебе повезло: сейчас время молодых и амбициозных.

– Это уж точно: сейчас мое время.

Роман всегда делал влюбленно-угрожающее ударение на слове «мое»: моя квартира, мои деньги, мой Город Солнца. За время, что я провел рядом с ним, я видел, каким он может быть жестоким, как хитрит, отказывается от своего слова, как радуется, совершая плохие поступки, вроде бы в такого рода человеке неестественно чадолюбие, он должен был бы бросить своих детей, забыть об их существовании навсегда, не отвечать на звонки, не платить алименты… Наверное, в основе его любви к Алисе и Скотине было все то же страстное «мое!». Но разве имеет значение, что именно лежит в основе любви? Кажется, это просто красивая фраза. …Кажется, имеет. Может, если бы он хоть немного любил Алису не как свое, он не был бы так уязвлен тем, что его дочь не красавица, а жирдяйка на диване…

Прощаясь, Роман поцеловал Энен руку. При Энен он был как будто тот славный мальчик с хорошими манерами, невозможно было представить, что этот милый человек способен творить пьяные безобразия, – кто был настоящий Роман, а может быть, настоящий не существовал вовсе, и каждый раз Роман выбирал из многих вариантов поведения с Энен лучший из всех возможных.

… – Ладно уж, черт с тобой, отведи меня в туалет, – попросила Алиса, ей пришлось примириться с моим присутствием, она ведь была в гипсе, куда ей без меня.

Я тащил Алису на себе, она была такой тяжелой, что по дороге мне пришлось несколько раз прислонять ее к стене. На середине пути я вспомнил, что у нас имеется инвалидное кресло, усадил Алису в кресло и покатил по коридору, подгоняя криками: «Капибара, вперед!» Алиса хихикала, пока Скотина не сказал ей, что капибара – это свинья. Капибара фигурировала в моей любимой книге «Орден Желтого Дятла», книгу я принес из дома, читал Скотине.

Пока я укладывал Алису обратно на диван (мне казалось, что настоящие медсестры должны сурово обращаться с пациентами, поэтому я был к ней строг: «Так, прекратила ныть, быстро легла!»), пока делал Алисе бутерброды, Энен играла со Скотиной в волшебника. Игра была односторонняя: у Скотины в этой игре не было ни одной роли, а Энен была и волшебником, и по очереди всеми, в кого она себя превращала: старым китайцем, ведьмой, принцессой, солдатиком, говорящим сундуком. Энен играла упоенно, разговаривала разными голосами, раскраснелась. Скотина смотрел на нее как зритель в первом ряду, восхищенно и чуть недоверчиво.