Читать книгу "Прошлой осенью в аду - Светлана Гончаренко"

Что бывает с несильной любовью? Она либо делается сильной и неодолимой привычкой, либо злокачественно перерождается в нелюбовь. А ведь после женитьбы наша страсть запылала было, как костер, куда плеснули бензину. Родился Макс. Я была такая же прехорошенькая, Сашка так же весел и ребячлив, но мы уже испытывали друг к другу странное отвращение. Он считал меня претенциозной занудой, я же терпеть не могла в нем… все! Все его привычки были мне теперь противны. Например, увидев на краях ванны клочья серой неополоснутой пены, я зеленела от злости. Сашкин аппетит казался мне издевательством над законами природы. Описать его я не могу, я не Рабле. Особенно Сашка любил сладкое. Я отказывалась верить своим глазам, когда в стакан он сыпал одну за другой одиннадцать ложек сахару. Отрезав кусок торта, Сашка рядами укладывал сверху, на крем, шоколадные конфеты, конфеты густо умащал вареньем и отправлял этот сладкий кошмар в рот. Банку сгущенки он опорожнял за две с половиной минуты и очень гордился своим рекордом. Пиво тоже поглощал в неимоверных количествах. С тех пор я не выношу запаха пива. Все, что раньше казалось мне в Сашке чудесным, теперь выглядело гнусным. Ну, с какой это стати взрослый мужчина должен быть настолько, мягко говоря, ребячлив? Он мог под шумок (Макс капризничал, а я, бедная, всяческими ужимками пыталась возбудить в ребенке аппетит) слопать кастрюлю детской манной каши. Всю, до капельки! Кстати, именно на Максовой кашке Седельников (я уже только так могла звать этого странного человека) и наел свой теперешний живот.

Кроме манной каши, Седельников обожал детские конструкторы и часами, умиляясь и охая, городил из них какие-то башенки. Еще больше ему нравилось лежать на диване с книжкой. Любимых книг у него было три: «Приключения Незнайки», «Волшебник Изумрудного города» и «Буратино». Он перечитывал их бесконечно и всякий раз хохотал над одними и теми же местами. Одно время я побаивалась, не унаследует ли Макс это его слабоумие.

О нет, Седельников вовсе не был дураком! Дурой была я, а он просто хорошо устроился. Ведь он, толковый и сообразительный технарь, моментально мог починить что угодно, отлично водил машину — чью-нибудь, на свою денег не хватало. Но все эти дарования как-то не прилагались к делу. На заводе, в ремонтной мастерской, в бесчисленных фирмочках, куда заносила его судьба, он веселился, заводил приятелей, тешился техническим творчеством, но ничего не делал, и его обязательно вышибали. Денег у нас сроду не водилось: я тянула лямку в школе, а Седельников валял дурака. Вот пример его обезьяньего бизнеса: на Фокинском рынке он и два таких же балбеса, Алеха и Игорюха, организовали фирмочку и стали развозить по городским лоткам помидоры. Фирмочку зарегистрировали как «Монархию плюс», и я звала этих ушибленных манией величия монархистами.

У Алехи был битый рыжий «Москвич» с чужими зелеными дверями, в багажник которого, вечно распахнутый, как голодная пасть (что-то в нем было погнуто, и он не закрывался), пихали помидоры. Алеха в документах значился как «Президент фирмы». Седельников восседал за кривым рулем этой колымаги и носил титул «Генеральный директор фирмы». Игорюха держал в пиджачном кармане жалкие гроши монархистов и звался «Финансовым директором фирмы». Эти три придурка разорились в полтора месяца и долго потом поносили законы, власти и сорта помидоров. Седельников в расстроенных чувствах залег на диван с «Незнайкой». Подобных попыток было множество, и все кончались «Незнайкой». Но если в чем-то Седельников был везуч и неутомим, так это в помощи друзьям. Друзей у него было тьма, и все они почему-то без конца переезжали, делали ремонт, ставили дачи, разменивались с родственниками. Во всех этих мероприятиях Седельнков играл первую скрипку и нес самый тяжелый шифоньер, после чего возвращался домой пыльный, почему-то голодный, весь в йоде, зеленке и пластырях, с пальцами, расколоченными молотком, и пятками, продырявленными гвоздями. Он съедал раблезианский ужин и пел дифирамбы мужской дружбе. Однако ни один друг не прибыл таскать шкафы, когда мы переезжали в микрорайон Березки. Пришлось мне нанять грузчиков. Друзья обнаружились лишь на второй день и нахально потребовали угощения в честь новоселья. Вообще в те времена, когда я была еще под впечатлением прыжков с моста и прочих подвигов Седельникова в мою честь, друзья часто едали у нас. Они приходили и к обеду, и к ужину, а то и к завтраку, часто с подругами и случайными знакомыми. У всех, включая подруг, аппетит был зверский. Когда друзья ссорились с женами, они являлись к нам ночевать и храпели в разных углах, пугая маленького Макса носовыми посвистами. На кухне у нас постоянно пили пиво и хохотали. Ни на что другое в хозяйстве Седельников не годился. Если он выходил днем с мусорным ведром, то возвращался к полуночи и без ведра, полный впечатлений от подвернувшихся по дороге на помойку посиделок в местной пивнушке «Уютный грош». В садик за Максом посылать его было нельзя. Либо уже в потемках ребенка приводила разъяренная воспитательница и долго сквернословила в мой адрес, либо я сама не выносила ожидания, мчалась в садик и обнаруживала Макса на черной лестнице. Ребенок, ангельски сложив лапки, рассказывал там сказки ночному сторожу. Правда, Седельников гениально ремонтировал утюги и фены, пробивал забитые унитазы, вколачивал пресловутый гвоздь. Но такие напасти случались слишком редко, чтобы оправдать ежедневное присутствие Седельникова в моей жизни.

Когда Седельников начал мне изменять, не знаю. Я не была ревнива и не приглядывалась. Зато отлично помню, как его похождения всплыли наружу. Был яркий майский день. Когда после холода, мрака, мороси вдруг наступают такие дни, даже не веришь поначалу, что чудо случилось, что солнце светит и печет, как сумасшедшее, что трава нетерпеливо, с шорохом даже, лезет и раскручивает свои листочки и стрелки прямо на глазах. Целые поля одуванчиков расцветают одновременно, за полтора часа! В такой именно день я умирала на работе в тяжелом и толстом шерстяном костюме, предусмотрительно надетом с утра. Когда оранжевые прямоугольники слепящего света, который бил в громадные окна класса, переместились к учительскому столу, у меня было полное ощущение, что меня пытают утюгом. Господи, у меня ведь после шестого урока еще и кружок художественного слова! Зато четвертого урока у меня не было, и я решила быстренько сбегать домой переодеться, благо живу я недалеко от школы.

Когда я, весенне разморенная и благодушная, открыла дверь собственной квартиры, я услышала поспешный топот босых ног в сторону ванной. Я не придала этому звуку ни малейшего значения: Седельников только что потерпел очередное фиаско в какой-то фирмочке и пребывал дома, залечивая душевные раны «Незнайкой». Но Седельников появился почему-то со стороны спальни. Весь его наряд составляла ковровая накидка с кресла. Он очень походил в ту минуту на индейского вождя Монтесуму.

— Чего это ты так глупо вырядился? — поинтересовалась я. И тут до меня донесся шум включенного душа.

Слащаво улыбаясь и поглядывая в сторону ванной, Седельников затараторил:

— Понимаешь, зашел Алеха! У него в ванной гусак подтекает. И прокладка сносилась. И вентиль на ладан дышит. Мы тут подбираем железки, шаманим, экспериментируем, да все не то! Прокладку подобрать — это важно.

— Зачем же ты для этого трусы снял и накидку напялил? — удивилась я искренне и глупо, а затем преследовала в спальню, где собиралась сменить костюм на сарафанчик. Седельников попрыгал за мной, едва успевая поправлять сползающее индейское одеяние.