Читать книгу "Грас - Дельфина Бертолон"

– Насчет его жены знала, конечно. Все знали. По-моему, это его и убило.

– Что «это»?

– Это… Слухи. Только слухи, гнусные слухи. Здесь, чтобы о вас не говорили, надо чтобы вас просто не было.

– А что за слухи? – осведомилась Лиз, занимая место за столом и наливая себе сотерна, потом облокотилась, полная вожделения – очаровательный вампирчик за вышитой скатертью.

Пожав плечами, Грас стала протирать уже чистые бокалы. Мне-то было плевать на деревенские сплетни, а что касается Пиньона, то я его едва знал.

– Знаешь, – продолжила моя сестра, отхлебнув глоток вина, – похоже, что у нас продавец из отдела дорожных сумок частенько бывает в заведениях для геев – в прикиде Мерилин. Я уж не говорю о том, что болтают о заведующей по внутренним связям! Так что давай, можешь смело выкладывать.

– Какая разница. Слухи – они и есть слухи. Если бы мои родители прислушивались к слухам, я бы здесь не жила. Пиньон был немного… неуравновешенный, вот и все. Прикладывался к бутылке, но был славным человеком. Для меня он всегда был славным человеком.

– А в чем дело? – спросил я вдруг. – Что за проблема с этим домом? Ведь с этим домом какая-то проблема, но никто никогда не хотел говорить о ней открыто. В деревне всякое болтали… О том, что здесь случилось во время войны.

– Я… Нет никаких…

Но тут вернулись близнецы, и разговор резко оборвался. Мать умолкла, я так и не узнал, собиралась ли она сказать что-нибудь путное. Лиз сидела с хитроватым видом, держа секретную информацию за зубами. Я бы охотно спросил у нее, знает ли она эту историю. Это была старая история, забытая нашим поколением; у нас в семье она всегда была под запретом. Было тут что-то, что их беспокоило, что-то, что не имело отношения к Брессонам, моим дедушке с бабушкой, переехавшим сюда только в 1949 году. Возможно, это что-то было связано с прежними владельцами. Но Лиз покачала головой: «Нет-нет, малыш, я ничего не знаю, совсем ничего!» Сомневаюсь. Лиз всегда что-то знала, с самого детства. Ни в доме, ни в деревне не происходило ничего, о чем бы она не была в курсе. Мама прозвала ее «кумушкой». Метко. Настоящая кумушка, гнусная шпионка. Но мне она ничего не говорила. Ничего не рассказывала. Даже став взрослым, я остался для нее «неженкой», ее младшим братцем-придурком.

Рождественская трапеза – это есть, есть и опять есть, глотать устриц, подливать себе вина. Дети были в восторге: на столе фуа-гра, а они «обожа-а-а-ают» фуа-гра. Лиз съязвила насчет уток, доведенных до цирроза, и морских гадов, которых глотают живьем (сама-то она уплетала и то и другое, а это говорила… из озорства); я пихнул ее ногой под столом. Она закатила глаза к небу, но перестала отравлять близнецам радость. Мы говорили обо всем и ни о чем, ни о чем неприятном, во всяком случае, ни о чем таком, что запомнилось бы. За десертом у сестры зазвонил мобильник. Она вздрогнула, бросила взгляд на экран, потом встала из-за стола.

– Сожалею, придется ответить.

И вышла в коридор.

До нас донесся ее шепот; долгие паузы, обрывки раздраженного разговора. Через несколько мгновений хлопнула дверь ее комнаты; она появилась снова лишь 15 минут спустя, с опухшими глазами.

– В чем дело, дорогая? – спросила мать, наливая кофе. – Кто это был?

– Ни в чем. Никто. Просто мужик.

– О. Новый жених?

– Слушай, мам, я не хочу об этом говорить, ладно?

Грас сощурила левый глаз и проворно наполнила ее чашку, посадив бурое пятно на незапятнанную скатерть. Лиз залпом проглотила свой кофе, после чего ушла в свою комнату и заперлась там. Мама сказала, что собирается прилечь, и закрылась в своей.

Мне захотелось вернуться домой, Кора, даже не представляешь как. Мы собирались уехать 28-го, во вторник после полудня, но я уже начал подумывать об обмене билетов. Тем не менее я был обречен остаться завтра на эту встречу с Тома – воскресным призраком. Да и наши дети, казалось, развлекались, радуясь снегу и свежему воздуху, по крайней мере, когда Лиз всех не душила.

– Пап, а что с тетей Лили? – спросил Колен, слегка разочарованный этим повальным бегством из-за стола.

Я пожал плечами:

– Не знаю. Проблема с приятелем. У вас ведь такое тоже бывает, верно?

– Постоянно! – воскликнула Солин. – Но всегда с одним и тем же!

И совершенно синхронно оба заявили с легким испугом в голосе:

– С Нельсоном!

Нельсона я знал уже пять лет – здоровяк в два раза больше их, противный мальчишка, обормот, который плохо говорил и плохо выглядел в своих красивых шмотках, каждая из которых наверняка обошлась в минимальную зарплату. Нельсон-ничего-не-боится. Остальные дети звали его так потому, что он сам это вечно твердил. Чертов Нельсон.

– Может, вам стоит подарить свои рисунки?

– Нельсону?

– Да при чем тут Нельсон? Тете Лиз.

– Ладно, а почему?

Я встал, чтобы достать их рисунки с барной стойки.

– Ну, не знаю, вы же ее нарисовали… Это наверняка доставит ей удовольствие.

Близнецы переглянулись, и я услышал – точнее не услышал – этот их странный молчаливый язык, беззвучный код. Колен открыл рот, потом Солин, потом опять Колен, но не вылетело ни звука.

– Ну, так что, ребята? Это всего лишь предложение. Если не хотите, вы не обязаны… Просто это было бы мило, вот и все.

– Но, пап, – произнесла наконец Солин, – это не тетя Лиз…

– Вот как? А кто же тогда?

– Это Тина.

Опять она. Я понятия не имел, кто такая эта Тина. Никогда о ней не слышал.

– Ладно, Тина так Тина. А могу я узнать, кто это?

– Девушка со второго этажа. Которая живет в нашей комнате.

Ошеломленный этим заявлением, я потребовал объяснений. Они отвели меня в подозрительную комнату, гостеприимную, как айсберг. Одна из розоватых полупрозрачных пленок отклеилась и хлопала теперь на ветру, билась в шторах, как крыло птеродактиля. Я худо-бедно закрепил ее снова, а Солин тем временем вытащила из-под своей подушки какой-то клочок бумажки и протянула мне. Это оказалась фотография, точнее, обрывок фотографии, левая ее часть: старый разорванный полароидный снимок, пожелтевший и немного липкий. Мне понадобилось какое-то время, чтобы узнать своего отца, отца моих четырех лет, в купальных плавках. Он держал за талию какую-то женщину, но как раз она-то и была оторвана; от нее почти ничего не осталось, лишь прядь рыжих волос рядом с отцовским плечом да кусочек бледного тела с каким-то зеленым отблеском, наверняка лямкой купальника. Фото было сделано на пляже, необъятном и усеянном большими приливными лужами, как на западном или, быть может, нормандском побережье.

Этой женщиной могла бы быть Лиз, если бы я не знал, что в то время моя сестра была белокурой и ей тогда исполнилось всего одиннадцать лет. Я перевернул снимок. Там что-то было написано от руки черными чернилами, но из-за разрыва осталось только – тина. Тайна разрешилась. Скажем, часть тайны.