Читать книгу "Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Д. Ялом"

— Но это не так. Я вовсе не хочу и не нуждаюсь…

— Знаю, знаю, просто выслушай меня, Филип, пожалуйста. Я только сказал, что исхожу из предположения, что они испытывают эти трудности, — это просто мое предположение, согласен ты со мной или нет. А что касается целей, которые я перед собой ставлю, то скажу тебе прямо: моя цель помочь каждому пациенту как можно лучше понять, в каких отношениях он или она находится с другими членами группы, в том числе и с руководителем. Я исповедую метод «здесь и сейчас» — это важнейший принцип, Филип, запомни его, если ты действительно собираешься стать психотерапевтом. Иными словами, мы работаем по принципу «никакой истории»: все внимание на сейчас - никто не углубляется в прошлое, разбираем только текущий момент в жизни группы, и на здесь - забудь про все, что было не так в отношениях с другими людьми. Видишь ли, я исхожу из того, что пациенты ведут себя на занятиях точно так же, как они ведут себя в жизни, поэтому рано или поздно непременно обнаружат свои проблемы, а дальше это уже их задача — сделать выводы из опыта работы в группе и перенести их на свои отношения с другими людьми. Все ясно? Если хочешь, я дам информационные буклеты.

— Ясно. Основные правила поведения в группе?

— Прежде всего, конфиденциальность — ты не имеешь права никому рассказывать про остальных членов группы. Второе — ты должен открыто и честно делиться своими впечатлениями о других членах группы и рассказывать, что ты о них думаешь. Третье — все, что происходит, происходит внутри группы: если кто-то из участников общается между собой после занятий, это обязательно выносится на группу и обсуждается.

— И это единственный способ сделать тебя моим супервизором?

— Совершенно верно. Хочешь, чтобы я тебя натаскал? Вот тебе мое непременное условие.

Несколько минут Филип сидел, закрыв глаза и обхватив голову руками. Наконец он открыл глаза и произнес:

— Я пойду на это, только если ты согласишься зачесть групповую терапию в счет супервизии.

— Послушай, Филип, у всего есть пределы. Ты представляешь себе, в какое положение меня ставишь?

— А ты представляешь себе, в какое положение ты ставишь меня своим предложением? С какой стати я должен тратить силы, выясняя отношения с чужими людьми, когда я терпеть не могу, чтобы ко мне лезли в душу. К тому же ты сам сказал, что если я научусь общаться, то стану лучше с профессиональной точки зрения.

Джулиус встал, подошел к раковине, поставил чашку и покачал головой: во что он позволил себя втянуть. Потом вернулся в кресло, медленно выдохнул и наконец произнес:

— Справедливо. Я согласен списать часы групповой терапии на супервизию.

— Еще одно: мы не обсудили подробности нашей сделки — как я буду обучать тебя Шопенгауэру.

— Это пока не горит, Филип, — придется с этим подождать. Хочу дать тебе еще один ценный совет: избегай двойных отношений с пациентами — они будут только мешать процессу. Я имею в виду любые неформальные отношения: романтические, деловые, даже обычные отношения ученика с учителем. Так что я бы предпочел, чтобы наши отношения были предельно ясными. Это для твоей же пользы. Поэтому предлагаю начать с группы, затем приступить к супервизии, а там уж — не знаю, не обещаю — и к философии, хотя, признаюсь, в данный момент я не испытываю особого желания изучать Шопенгауэра.

— Может быть, условимся, сколько ты будешь мне платить за консультацию?

— Это еще вилами на воде, Филип, давай позже.

— Нет, я все-таки хотел бы договориться об оплате.

— Ты продолжаешь удивлять меня, Филип. Волнуешься о какой-то ерунде, а реальные вещи оставляешь без внимания.

— Ну, все равно. Так как насчет оплаты?

— Обычно я беру за супервизию столько же, сколько с индивидуальных клиентов — с небольшой скидкой для начинающих.

— Договорились, — кивнул Филип.

— Погоди, Филип, я хочу, чтобы ты понял: пока что Шопенгауэр не очень меня волнует. Когда мы впервые об этом заговорили, я только поинтересовался, каким образом он смог тебе помочь, а ты уже сам раздул это дело так, будто мы взаправду заключили сделку.

— Ты заинтересуешься больше, когда узнаешь. У Шопенгауэра есть много ценного для нашей области. Он во многом опередил Фрейда, который только подгреб под себя его идеи и даже спасибо не сказал.

— Обещаю, что буду стараться, но, повторяю, многое из того, что ты успел рассказать про Шопенгауэра, как-то не вызвало у меня желания изучать его дальше.

— И даже то, что я говорил на лекции, — про его взгляды на смерть?

— В особенности это. Идея о том, что часть меня после смерти соединится с какой-то неизвестной сверхъестественной силой, ничуть не утешает меня. Какая мне польза от этого, если мое сознание исчезнет? И что мне толку знать, что мои молекулы рассеются в пространстве и когда-нибудь моя ДНК станет частью другого существа?

— Мы должны вместе почитать его размышления по поводу смерти и неразрушимости нашей сущности, тогда, я уверен…

— Не теперь, Филип, не теперь. В настоящее время смерть занимает меня меньше всего — я хочу как можно лучше прожить остаток своих дней, вот о чем я сейчас думаю.

— Смерть всегда с нами, всегда рядом. Сократ ясно выразился: «Чтобы научиться хорошо жить, нужно сначала научиться хорошо умирать». А Сенека: «Никто так не ценит жизнь, как тот, кто готов в любую минуту с ней расстаться».

— Да, да, я все это слышал, и, может быть, они правы — в теории. Я совсем не против того, чтобы внести философские идеи в психотерапию. Я — за. Кроме того, я вижу, что Шопенгауэр действительно пошел тебе на пользу во многих отношениях — но не во всех: курс коррекции тебе не помешает. Вот здесь-то и приходит группа. Так что жду тебя на первом занятии в следующий понедельник в половине пятого.

Глава 10. Самая счастливая пора в жизни Артура

Именно потому что роковая активность половой системы все еще дремлет, а мозг уже работает в полную силу, детство — это высший период невинности и счастья, Эдем, потерянный рай, на который мы с тоской оглядываемся всю свою жизнь.

Когда Артуру исполнилось девять, отец пришел к выводу, что настало время заняться образованием сына. Для начала Генрих решил отправить Артура на два года в Гавр, в дом своего компаньона Грегуара де Блеземира, где мальчику предстояло обучаться французскому, светским манерам и, как выразился Генрих, «поднатореть в книжной науке».

В разлуке с родителями, вдали от родного дома — какой ребенок не воспринял бы это изгнание как настоящую трагедию? И тем не менее впоследствии Артур всегда будет называть эти годы «самой счастливой порой моего детства».

Что-то важное случилось в Гавре — возможно, Артур впервые ощутил на себе чье-то искреннее внимание и заботу и понял, что жизнь бывает радостна. Он всегда будет с нежностью вспоминать добрых и хлебосольных Блеземиров, среди которых наконец-то обрел нечто похожее на родительскую любовь. В письмах домой он станет так восторженно восхвалять своих любезных хозяев, что мать будет вынуждена напомнить ему о добродетелях и щедрости его собственного отца: «Вспомни, — напишет она ему, — как батюшка позволил тебе купить флейту слоновой кости за один луидор».