Читать книгу "Молох - Марсель Прево"

В толпе пронесся легкий ропот, но оратора не прерывали. Принц Отто безмятежно слушал.

– Бисмарк ненавидел красный цвет либералов, но любил красный цвет крови! – продолжал Молох, – Коварство и ложь доставляли ему такое же наслаждение, как и жестокость! Да, жестокость, и это-то я не могу простить ему! Он особенно отличился во французскую войну. Эта война – позорное пятно на Германии! Вы можете усеять всю страну статуями Бисмарка, но это не помешает истории собрать все его возмутительные фразы! В Базейле, потянув в себя воздух, напоенный дымом пожарищ, он сказал, что поджаренный французский мужик пахнет жареным луком. Он набросился с ругательствами на генерала Фойхт-Реца, когда последний прекратил бомбардировку Тура, увидев вывешенный осажденными белый флаг. Он постоянно высказывал негодование по поводу инертности военачальников в расстреливании партизанов. Он приказывал делать как можно больше зла мирному населению, уверяя, что это делает население более склонным к миру. Под Парижем несколько безоружных бедняков копали из-под снега картофель – Бисмарк приказал стрелять по ним! Он с неудовольствием говорил, что солдаты расстреливают осужденных только по необходимости, но без всякого удовольствия. В Коммерси ему в ноги пала крестьянка, умолявшая о помиловании ее мужа, который ударил солдата вилами. Бисмарк дал ей выплакаться до конца и потом сказал: «Не беспокойся, славная женщина, твой муж будет повешен!»

Молох на минуту остановился, чтобы посмотреть, какое впечатление производят его слова. Видно было, что толпа чувствовала себя скверно, никто не протестовал. Майор совещался с принцем. Молох продолжал:

– Так вот в чем я обвиняю железного человека: он запятнал историю Германии. Вот почему я не могу помириться с увещеваниями дураков, предлагающих молодым немцам взять за образец Бисмарка. Только плохой начальник может сказать это! Благодаря подобным речам, весь мир стал не доверять Германии и рано ли, поздно, но Германии придется поплатиться за это. Поэтому во имя немецкой и общечеловеческой мысли я протестую против речей, в которых только что нападали на меня люди, не имеющие достаточной компетенции, чтобы судить меня! Плохой гражданин – тот, который из малодушия или жажды популярности искажает истину.

В это время Марбах поднялся и стал быстро спускаться по ступенькам эстрады.

Заметив это, Молох крикнул ему в упор:

– Бисмарк умер, умер совсем! Берегитесь лже-Бисмарков, которых так много расплодилось теперь в Германии! Вот вам один из них! – крикнул он, показывая на майора.

Побледнев от бешенства, Марбах остановился и скомандовал:

– Сержант Кюлер! Четырех человек сюда, чтобы убрать этого дурака!

Четыре солдата вместе с сержантом подошли к трибуне и остановились там в нерешительности.

– Дурака? – повторил Молох, с угрожающим видом жестикулируя в воздухе маленькими руками. – Да мой мозг ценнее ста таких, как ваш, несчастное ничтожество! Мне достаточно взглянуть на грушевидную форму вашего черепа, притупленность лицевого угла, диссиметрию ушей и всю вашу фигуру, чтобы видеть, что предо мной стоит дегенерат!

– Стащите его силой с трибуны, – приказал Марбах. – Да лезьте же, Кюлер!

Сержант Кюлер, тяжелый рыжебородый тюрингинец, принялся подниматься по ступенькам трибуны. Но не успел он схватить Молоха за шиворот, как тот положил ему руку на плечо и сказал:

– Остановись, товарищ! Ты обесчестишь себя, если поднимешь руку на ветерана великой войны. Я сойду сам: дай только мне пройти! – Сержант, насколько мог, прижался к сторонке. Молох спустился и сказал уже внизу майору Марбаху: – Сила глупа и бессмысленна. Я могу взять в своей лаборатории достаточно силы, чтобы количество ее, имеющееся на часовом стеклышке, разнесло всю ту силу, которой ты можешь располагать против меня. Но на что это мне? Припомни же мое предсказание: ты хотел убить идею, идея убьет тебя!

Говоря это, Циммерман, размахивая руками, направился в другую сторону, чем ему следовало. Напрасно жена кричала ему: «Карл! Карл!» – он был так возбужден, что ничего не видел и не слышал. Он направился прямо в толпу, которая расступилась перед ним. Он размахивал руками и кричал: «Идея убьет тех, кто хотел убить идею!» Принцесса и я, мы видели из окна, как Молох направился прямо к сараям, куда поставили придворные кареты. Никто не помешал ему, так как это место было без всякой охраны… Кое-кто последовал за ним, но знак руки принца вновь обратил внимание зрителей к эстраде. Воцарилось глубокое молчание, так как все поняли, что принц Отто собирается говорить.

– Сограждане, – сказал он, – вы слышали голос нечестивца: я нарочно дал ему высказаться до конца, чтобы доказать, что на моей территории слово действительно свободно, но что враги отечества не найдут отзвука в Ротберге… От этого праздник, собравший нас всех, стал несколько грандиознее. Для торжества Бисмарка не было недостатка даже в шуте. Сограждане, давайте же соединим наши голоса в священном гимне Германии!

Эти слова вызвали большой подъем в толпе, и аплодисменты вместе с ликующими возгласами смолкли только при первых звуках гимна. Тогда все головы обнажились, все, даже сидевшие на официальной эстраде, поднялись, и под звуки оркестра мужские и женские голоса мощно запели дорогие немецкому сердцу слова. В этом было много величия – любовь к родине не оскорбляет иностранца, если выражается достойным образом. И меня не шокировало, что голос Эльзы подпевал около меня:

Тот призыв прозвучал словно грома раскат,

Словно грохот оружья и шум волн морских…

Когда пение гимна закончилось, принц и его приближенные спустились с эстрады. Взвод пехоты под командой принца Макса, оттеснил толпу. В освободившееся пространство въехали придворные экипажи и выстроились в один ряд. Только экипажа принцессы не было видно.

– Мы вернемся вместе пешком, – шепнула мне Эльза, – я отослала свой экипаж и приказала ему ждать меня около скамейки философа.

В тот момент, когда она говорила это, я увидел, что Марбах уселся в викторию, и сейчас же на задке экипажа вспыхнуло яркое белое пламя. Сейчас же звук сильного взрыва сотряс воздух, и виктория окуталась густыми клубами дыма. Толпа с криками кинулась в разные стороны, лошади прочих экипажей стали брыкаться и вздыматься на дыбы, с трудом удерживаемые кучерами. Что же касается виктории Марбаха, центра дыма, то лошади бешеным аллюром понесли ее прямо к павильону, сбросив предварительно кучера с козел. Сделав у павильона крутой поворот, лошади понесли к линцендорфской дороге, которая шла обрывом вниз…

– Побежим туда, там мы увидим! – сказала Эльза.

«Оттуда», то есть из гардеробной Комболь, можно было видеть линцендорфскую дорогу, спускавшуюся в долину. Я последовал за принцессой. Виктория, верх которой был приподнят, бешено мчалась по дороге, рискуя на каждом повороте дороги съехать в обрыв. Задыхавшиеся от быстрого бега солдаты тщетно пытались догнать экипаж.

– Боже мой, он убьется насмерть! – простонала Эльза. – Ах!..

Она отскочила, закрыв глаза руками… Одна из лошадей упала, за ней другая. Экипаж описал полукруг и встал поперек дороги. Лошади, запутавшиеся в постромках, отчаянно бились. Вдруг они сразу успокоились, образуя какую-то груду крупов и ног, наполовину забившихся под передок экипажа.