Читать книгу "Невроз - Татьяна Воронцова"

Избыток животного начала обезображивает культурного человека, избыток же культуры вызывает заболевание животного начала. Эта дилемма выявляет всю непрочность положения человека, о которой свидетельствует эротика. Эротика в основе своей является тем сверхмогущественным, которое, подобно природе, позволяет овладевать собой и использовать себя, как если бы оно было бессильным. Однако за триумф над природой приходится дорого платить[8].

Что-нибудь вроде этого, да. За последние годы он и сам порядком продвинулся в понимании этой проблемы. Но понимание – одно, а желание изменить существующее положение вещей – совсем другое. Парень, расслабляющийся под душем, – в чем смысл его появления в этом доме? «В чем смысл его появления в твоей жизни, жалкий невротик?»

Предмет его размышлений тем временем вышел из ванной, услышал звуки, льющиеся из динамиков, и застыл с разинутым ртом. Он был в джинсах, босиком. Серебряный амулет поблескивал на загорелой груди.

– Это же ария из «Тоски»!

– Ну да, – невозмутимо подтвердил Грэм. – Ты не любишь Пуччини?

– Люблю. Но я не думал, что вы...

– Иди-ка сюда. – Грэм указал на турецкий коврик у себя под ногами. – Присядь.

Тот послушно опустился на пол. Грэм почувствовал аромат чистой молодой кожи и слегка потянул его за волосы, вынуждая откинуться назад. Учащенное дыхание, легкая дрожь смуглых пальцев, утопающих в ворсе ковра... «Пошел за мной, не зная, что с тобой будет, теперь терпи. Перебирай в уме все ужасные истории, которые слышал от своих приятелей-хиппи».

За окном начался дождь. Страстный аргентинец Хосе Кура рыдал под трагическую музыку итальянца Пуччини, а они сидели тихо-тихо и думали – каждый о своем.

* * *

Стоя перед книжными стеллажами, Кристиан скользит взглядом по разноцветным корешкам книг, трогает их кончиками пальцев. Сделав неизбежное открытие, он выглядит испуганным. Еще более испуганным, чем накануне, когда неразговорчивый хозяин дома долго смотрел на него своими темными цыганскими глазами, а затем, внезапно рассердившись, с силой сдавил ему запястье, вынудив издать короткий стон.

– Так ты Мастерс? Тот мужик, что написал все эти книги?

Грэм курит, развалясь в кресле.

– Точно.

Можно было и не спрашивать. Фотографии на обложках – что еще нужно?

– Ух ты! Ну и ну! – Парню явно не хватает слов. – Да я же читал их, когда... Черт меня побери! «Стрела, летящая во мраке», «Ледяной чертог» – да я болел этими книгами! Я держал их под подушкой, перечитывал сотни раз... клянусь! – Он оборачивается, чтобы встретиться взглядом с Грэмом и застыть в смятении, в ярости, в страхе. – И ты снимаешь мальчиков в барах? Господи...

– Я видел тебя на площади Дам. Видел твои рисунки.

– Только не говори, что я первый!

– Прекрати орать. – Грэм давит окурок в пепельнице и сразу же закуривает следующую сигарету. – Я не собираюсь оправдываться перед тобой, впрочем, обижать тоже не хочу, поэтому все же скажу: ты первый. Хотя, на мой взгляд, это не имеет значения.

– Для меня имеет.

– Ладно... Я тебе ответил. Верить или не верить – дело твое.

Кристиан подходит с книгой в руках.

– А почему ты не спрашиваешь, первый ли ты у меня?

– Мне плевать.

– Неправда.

Проклятие, этот мальчишка может вывести из себя кого угодно! Стиснув зубы, Грэм вскакивает на ноги, хватает его за плечи (книга летит на пол) и швыряет на кровать. На громадную антикварную кровать с массивной дубовой спинкой, достойную какой-нибудь особы королевских кровей. Прижимает всем телом. Склоняется низко-низко.

– Как ты пишешь? – шепотом спрашивает Кристиан, даже не пытаясь увернуться. – Как это происходит?

– Само собой.

– Не понимаю.

– Юнг называл всякий творческий процесс инвазией бессознательного. Инвазия, понимаешь? Вторжение.

– То есть эти люди, о которых ты пишешь, эти образы – они просто приходят?

– Приходят, возникают, проявляются... все верно. Как только набирают нужную силу. И их манифестации порой бывают столь непреодолимыми, что волей-неволей приходится уделять им время, заниматься ими, выслушивать, излагать в письменном виде истории их побед и крушений.

– Набирают силу... – задумчиво повторяет Кристиан. Его глаза закрыты, брови сдвинуты. Неожиданно к Грэму приходит понимание, что сейчас, в эту минуту, с ним можно делать все, что угодно. – Ты говоришь о них так, будто они – нечто постороннее. Чужеродное и даже в какой-то степени враждебное.

– Так и есть. Они приходят и лишают покоя. И ты уже не знаешь, радоваться им или нет. Все собственные проблемы отступают, кажутся мелкими и ничтожными. Ты открываешь глаза – здравствуй, новый день, – делаешь пару глотков кофе, включаешь компьютер... Они уже здесь, твои враги, друзья и любовники. Они ждут, когда же ты переступишь порог и начнешь наслаждаться и страдать с ними вместе, гореть в аду их желаний, преодолевать их подлинные и мнимые трудности.

Со вздохом он умолкает. Этого не расскажешь, нет. Права была Маргарита, когда говорила... Ах, да что она могла сказать? Все то же самое. Одно и то же – неизбежное и неопровержимое, как нож гильотины.

...так называемое единство сознания является иллюзорным. В действительности это лишь химера. Нам хотелось бы думать, что мы являемся чем-то одним, но это совершенно не так. Мы хотим верить в свою волю, в свою энергию, в то, что можем что-то изменить, но когда доходит до дела, выясняется, что мы способны на это лишь в некоторой мере, ибо нам мешают эти маленькие дьяволы – комплексы[9].

Дни и ночи, когда хочется с криком бежать куда глаза глядят, потому что чудовищные порождения твоего собственного мозга выходят из тьмы и обнажают острые клыки. Когда не можешь смотреть на людей, говорить с ними, отвечать на простые вопросы. Когда чувствуешь себя отнятым от груди Великой Тиамат и не знаешь, где ржавеет твой меч, предназначенный для победы над драконом.

Комплексы – это автономные группы ассоциаций, имеющие тенденцию самостоятельно перемещаться, жить собственной жизнью, независимо от наших желаний... Наше индивидуальное бессознательное состоит из неопределенного количества комплексов или фрагментарных личностей. Эта идея объясняет многое, в частности тот общеизвестный факт, что поэт обладает способностью драматизировать и персонифицировать свои ментальные содержания. Когда он создает образы своих персонажей на сцене или же в поэме, драме, романе, то всегда думает, что это просто плоды его воображения, но эти персонажи каким-то неведомым путем создают себя сами.