Читать книгу "Миледи Ротман - Владимир Личутин"

Миледи замолкла, лицо ее побледнело, заострилось, и волосы занялись жарким пламенем.

— У тебя тонкая душа. Тебе бы стихи писать, — размягченно сказал Ротман. У него вдруг защипало в глазах, он порывисто склонился над женою, отыскал под одеялом ладонь, теплую, отмякшую, влажную, и поцеловал, баюкая в своей горсти. — Собирайся, родная моя. Три минуты на сборы. Алики умирают, пожалей аликов, на них наше государство стоит. Как подумаешь, что народ пить бросит, аж сразу страшно станет… Со-би-райсь, ать-два! Жду драй минутен, — крикнул Ротман и, гулко шлепая босыми пятками, побежал с чердака. Слышно было, как под его стопами заговорила, пристанывая, лестница и старчески закряхтел старинный дом.

Ротман украдчиво выглянул в дверцу подклети и, обнаружив, что свистуны, эти распьянцовские лихие души, не вьются подле избы, не бьют отчаянно крыльями, моля о пощаде, выскочил на заулок, упал навзничь в сугроб и стал валяться в пуховой постели, словно конь по росной траве, всхрапывая и рыгоча. Он вернулся в свою хижу будто обваренный кипятком, в его лице было что-то не от мира сего: про таких говорят — де, с луны свалился. Может, тугая смолевая щетина проклюнулась за ночь, но Миледи повиделось, что синие обычно скулы и крутые, как яблоки, щеки вдруг обуглились, как головешки, а глаза стали серебристыми и прозрачными до самого донышка, где постоянно жила тревожная печаль.

— Как жаль, что никого из твоих родных нет нынче с нами, — искренне вздохнула Миледи. Высунув язык перед осколком зеркала, она бережно сурьмила стрельчатые бровки; на коленях лежал пенальчик с тушами, и она зачарованно рисовала себе новое лицо, вылепливая чужую маску.

Ротман не отозвался, утюжил себя полотенцем, чугунно перебирал ступнями, будто в бронзовой ступе перетирал пестом волшебные снадобья. Ему казалось, что он уже распрощался с прошлым, но вот жена против своей воли, незлобиво царапнула душу.

— Мама бы твоя сейчас радовалась. Сын ученый, два института, жена-красавица… А все остальное — наживное, правда, Ваня?

Миледи воскликнула жалобно, почуяв в своих словах что-то неладное. И за этот детский испуг Ротман сразу простил жену.

Деревни Жуковой нет,

И мать на погосте.

Успела, родная, истлеть,

В землицу упрятала кости…

Не будет родимая в гости,

Хоть лопну я, грешный, от злости.

Я думал: мне век сиротеть,

Как перст, на юру коченеть,

Не зная душевной отрады…

И Бог посылает награду.

— Стихи Некрасова? — спросила Миледи, поправляя сползающее с плеч рыжее солдатское одеяло.

— Почему Некрасова? Мои… Знаешь, удивительно, непредсказуемо отзывается в нас природа. Вот повалялся в сугробе, как конь, и будто духопроводы внутри открылись, и вся гарь сердечная прочь, и все запруды и тромбы из сосудов долой, и сразу в жар бросило от пяток до темени, а в голове чудная свежесть, будто прокачали меня кислородом. Пьян без вина и весел без юмора. И все мертвые клетки я вот так, долой, этаким макаром. — И Ротман стал соскребать яростно с груди и плеч ковшом ладони невидимую накипь и пену, муть и слизь и энергически стряхивать на пол. — Снег кровь полирует, дает ей особый градус теплоты и степень вязкости. И не чудо ли, Миля? Вот пока по лестнице подымался, и стих сочинил. И не плохой. Другой раз и ночь прокоптишь у стола — и ни строчки, суховей, пустыня в голове. А тут — как Господом с Небес насылается на тебя весть, и не увернуться от подарка…

— А что это за награду тебе Господь послал? — слукавила Миледи: ей хотелось подтверждения своим чувствам. Ведь всякая женщина любит ушами; хлебом ее не корми, но пощекочи слух сладкими, как патока, словами, хотя бы и на деле цена им ломаный грош.

— Тебя, радость моя… Я сильный! Да, я очень сильный и упрямый и ничего не боюсь. Но от черных мыслей, увы, не поставишь стены. Вот все мучит меня, мучит и терзает! — вдруг признался Иван, внезапно охрипнув. — Я умру, и род наш кончится. Понимаешь? Вас, Левушкиных, много, вы насеялись. Но наша-то ветвь, наш род навсегда пресечется, будто и не были. Ты должна подарить мне сына, должна. Понимаешь?

— Ваня, давай у нас жить…

— Никогда… В примаки, в заугольники не пойду.

— Но здесь-то нам как быть, Ваня? Какие дети? Смеешься надо мною? — Миледи с пробудившейся тоскою оглядела затрапезное бобылье хозяйство с коробьями и картонками, с остывшим крохотным камельком, с корытом (или гробом), набитым шкурами, где предстояло коротать ночи и строить детей, — и сразу вся попритухла, поприжухла, в зазывистом лице все разладилось, словно бы осердились друг на дружку и глаза, и губы, и пригорблый великоватый нос, и поблекший ворох волос, который еще намедни величался коруною и был принакрыт прозрачной фатою.

— Тогда, дорогая, кружки по бабьям, а ложки по дядьям. И ауфвидерзеен…

И Ротман, чтобы не тянуть канительного разговора, в худых душах поспешил из дома.

Глава пятая

И во всю дорогу до тещи он лишь однажды обернулся и с досадою спросил у Миледи:

— У тебя с ним что было? Только не лги.

— Ну что ты, Ваня, — соврала Миледи не моргнув глазом.

Она и сама пугалась душою, что Братилов закатился на свадьбу и сейчас заведется новая карусель. Да и не покривила она душою. Ну скажите, а что было? ну, подрастерялась однажды, позабылась, поотпустила вожжи, подставила полную черниленку для гусиного пера, а роспись-то оказалась корявая, торопливая, с кляксою, и сейчас уж нечего и вспомнить от того наваждения. Было и сплыло, и водой унесло.

На второй день зеваки на свадьбу не прихаживают, и запьянцовские души, кто на гостьбу не зван, уже винцом не поваживаются; потому заулок пустынен, никто не трется у стен, не клянчит рюмок. Но по едва слышимому сотрясению воздухов, по пару, клубящемуся из форток, понятно было, что свадьба отчалила от прибегища по новому курсу; Яша Колесо крепко держал руль, отряхнувшись от вчерашней заморочки.

Опохмелка легла на старые дрожжи, гости сразу затяжелели, огрузли на стульях и потому шибко не задирались и угля в топку не шуровали; молодых сразу пригнетило на подушки, а стариков потянуло на зевоты — укатали сивку крутые горки. Лишь бабы гоношились, такое уж это племя прыткое, трясли юбками, пытались поднять застолье на песенные высоты. И только жених с невестою появились в дверях, как сразу же бабы и старбени, старухи и молодухи, кто с пляскою дружен, как по команде, пошли от лавок и окружили Миледи, завыступывали по скрипучим ярко накрашенным половицам, завели хороводную, пришамкивая беззубыми зебрами и проглатывая слова:

От венца молодую везут да приговаривают…

Уж как свекор говорит — вон медведицу везут.

А свекровка говорит — людоедицу везут.

А золовки говорят — да к нам неткаху везут,