Читать книгу "Отважный муж в минуты страха - Святослав Тараховский"

Сташевский упирался что было сил, но потихоньку уступал и, в конце концов, сдал первый сет.

Вот тогда он по-черному завелся. С ним бывало так всегда, проигрывать он не умел.

В коротких перерывах, предназначенных для перемены сторонами, глотка воды и смахивания пота, он поспешно-нервно соображал, что должен предпринять, чтоб склонить игру в свою пользу.

В игре на задней линии он медленно, но верно проигрывал. Значит, следовало идти вперед — после длинных приемов под линию самому выходить к сетке, перехватывать и убивать мячи с лёта. Решить просто, осуществить трудно. Первый же выход к сетке окончился плачевно — Аббас перекинул его высокой, почти вертикальной «свечой» и снова взял очко.

Тогда он прибавил собственного движения; в игре с отскока, не давая мячу вторично приблизиться к земле, стал бить по нему на траектории взлета, что резко участило обмен ударами. Аббас оказался к этому не готов. Но, главное, Саша, словно уздой, вздернул свой дух; стремление победить сделалось в нем абсолютным, воля напряглась и превратила его в подобие гиганта, увидевшего на той стороне слабосильного врага, которого следует затоптать. Дело было вовсе не в Аббасе — когда Сташевский проигрывал, врагом становился любой соперник по другую сторону сетки, пощады в игре он не ведал, а если все же проигрывал даже мастеру намного сильнее себя, то с трудом сдерживал слезы и долго не мог отойти от обидных промахов в матче.

Второй мучительный сет остался за Сташевским, а в третьем решающем советско-иранском противостоянии случились чудеса. «То ли шпион устал, — подумал Саша, — то ли снова стал сознательно сдаваться», но игра его, еще недавно столь мощная и эффективная, обленилась и рассыпалась на осколки. Саша молотил его ударами справа и слева, опережал ногами и уверенно вел в счете. Не расслаблялся, не терял концентрации, не помнил и не думал ни о чем, что не относилось к поединку; он воевал, он играл в Теннис; жизнь была то, что здесь и сейчас, другой не существовало.

Не помнил ни об Альберте, ни о работе, ни о родителях, не вспоминал даже о Светлане. Он заявился к ней с утра в субботу, профессор и Полина Леопольдовна пребывали на даче, он принес ей шутки, легкое, какое-то пенное настроение, желание каяться и попытку представить их вчерашнюю не встречу как обидное, но пустое недоразумение, не стоящее объяснений. «Чепуха, Свет, чистая чепуха, — бестолково-смущенно повторял он одно и то же. — Ну поверь, стопроцентная чепуха!» После чего накинулся на нее, слегка оторопевшую, с поцелуями и чувственными междометиями, увлек на цветастый диван и через несколько минут любил ее так безудержно, что когда все, волшебно для обоих, кончилось, она спросила: «Ты так сейчас это делал, будто хотел передо мной в чем-то оправдаться. Саш, что все-таки вчера случилось?» «Да чепуха, — повторил он, — говорить не о чем. Толька Орел попросил девчонке письмишко отнести. Хочет с ней расстаться, чтоб жену не напрягать, а сказать в глаза — слабо. Попросил меня. Я думал, ты в Доме кино билеты сдаешь, вот и согласился, как дурак, побег, думал, смогу по-быстрому вернуться». «Ясно, Саш, — ответила она и сняла с себя его тяжелую руку. — Побег так побег, бывает. А почему ты не вернулся? Я тебя почти до девяти ждала. Почему?» «Хотел. Но думал, ты уже ушла. Позвонил, мама напугала, что ты спишь, хотя ты, конечно, не спала. Вот и все». «Саш, — сказала она, — по-моему, ты врешь. Про Тольку про письмо и вообще. Скажи правду». Что он мог ей сказать, какую правду? Начал уверять, что не врет, нагромождать для правдоподобия какие-то нюансы, уговаривать, чтобы она не зацикливалась на ерунде, не лезла по пустякам в бутылку, но она, морщившись от возмущения, вполне резонно ему отвечала, что, если он врет, это для нее не ерунда. Он вихлял, вилял, отнекивался, запутывался все больше и, наконец, в последней надежде отбиться пошел ва-банк. «Все, — сказал он. — Надоело, Свет. Мало ли какие у мужика могут быть дела?! Либо ты мне веришь, причем всегда, либо… нам вообще не стоит затеваться». «А вот это разумно, — сказала она, поднимаясь с дивана и прикрываясь юбкой, которую он недавно с нее стащил, — ты абсолютно прав: нам вообще не стоит затеваться». Получилась очередная настоящая ссора — у молодых с этим просто, то есть он рискнул и проиграл, крыть было больше нечем; он быстро оделся и ушел. Обозлился на Светку, на себя, на ГБ, на ситуацию, а все же сгоряча был собою даже слегка доволен: не уступил, повел себя как мужчина потому, что чем уж таким ужасным он перед ней виноват? Да, по сути, ничем! Он, изучавший ислам, обожавший Хайяма и могучую поэзию Ирана, не придавал особого значения кратким женским взбрыкам. «Пусть она посидит в одиночестве и подумает», — сказал он себе. Три дня ей не звонил, сам переживал, понятно, прилично, но держался — то есть вел себя так же глупо, как в подобной позе ведет себя большинство не по делу самолюбивых мужчин.

Не помнил он об этом на корте, совершенно забыл.

Светка снова пришла на ум, когда после игры, памятуя о просьбе Альберта, он потащил Аббаса в «Метелицу».

«Опель» помчался по набережной от Лужников. «Клевая у него тачка, — подумал Саша, — когда у меня такая будет? Будет, сто процентов, все увидят, что будет». Глядя на близкую серую воду Москвы-реки, он вдруг подумал, что хорошо бы, если б Светка была сейчас с ним, он познакомил бы ее с Аббасом — а что? Идея, впрочем, была какой-то невнятной, неполезной, нереальной как тень, легко придумалась и так же легко, за поворотом к Садовому кольцу, исчезла.

Она тем более была обречена исчезнуть, когда они вошли в «Метелицу». Цех, ангар, вокзал — громадное и от того неуютное пространство, уставленное квадратными столиками, растворило их в себе; мужчины без проблем нашли свободное место, уселись и обозрели окрестный пейзаж. Не размер был главной приметой «Метлы», Сашу удивило то, что большая часть несвободных столиков была занята исключительно девушками — редко одиночкой, чаще парой. Недопитая чашечка кофе, долгоиграющий коктейль, бесконечные сигареты и оживленные ни о чем беседы были для девушек лишь стартом, закуской к ожидаемому основному блюду которое в их меню именовалось как «мужская особь, натюрель». Быстрые, хищные, телескопические глаза под ресницами, челками, притемненными очками или скромно опущенные долу отстреливали мгновенными снимками любое изменение в зале — так были сфотканы вновь возникшие в зале нестарые мужчины. Смекалистый Саша сразу все сообразил. «Блин, ну и место! Они же все тут снимаются!» — удивился он. Кто были эти девушки: профессионалки, которые за деньги? честные любительницы-давалки? или просто порядочные девушки, желавшие познакомиться с порядочными молодыми, можно иностранными, людьми? Разбираться с ходу в столь тонких различиях было ему недосуг; зато Сташевский сразу понял, почему Альберт рекомендовал ему это место. «Хитер, хитер комитетчик, — подумал он, — но большой вопрос, станет ли Аббас вязаться с нашей местной телкой, на фига ему такие проблемы?»

— Вах! — сказал Макки. — Сколько красивых русских девушек! Дай хоть одну!

— Потом, — сказал Саша и понял, что Аббас совсем не прочь. «Во шпион, супер, — восхитился он. — Прет, как танк, даже мины под гусеницей не боится». Мысль его полетела дальше, он сообразил, что если Аббас зацепит девчонку с последующим долгоигранием, то ему, Саше, надо будет вовремя свалить. «А что, если девчонок окажется две, и вторая тоже будет ничего — что мне делать? — спросил он себя, — действовать, как рекомендовал Альберт? Так, чтобы Аббас ничего не заподозрил?» Сразу ответа он не нашел. «Разберемся, — сказал он себе. — Жизнь покажет. Сначала надо пожрать».