Читать книгу "Амариллис день и ночь - Рассел Хобан"

* ВОПРОС. Амариллис спит в моей постели. Когда она проснется, продолжим ли мы с того места, на котором оборвался зазор, или все вернется на круги своя, как было до зазора?

Я пошел проверить, не проснулась ли она. В моей постели ее не было. Не было ее ни в студии, ни на балконе. Ни в ванной, ни на кухне. Нигде во всем доме. Ночь прошла, день настал; по туннелям подземки бежали поезда, а деревья на пустыре покачивались в утренней прохладе, что вот-вот сменится жарой. Птицы щебетали, как итальянские забастовщики: по всем правилам, но без малейшего энтузиазма. То самое время суток, когда всякий раз кажется, что вокруг не реальность, а одни декорации: только наподдай ногой – и все развалится к черту.

17. Прошлой ночью

Она даже записки не оставила, не сообщила, где и когда мы опять встретимся. Нет, ну какая все-таки вредина! Что ей стоило хоть пару слов черкнуть – разве я многого прошу?

Вот и снова четверг, а чего бы я только ни дал, чтобы не ходить на занятия: страшно было представить, с чем на сей раз объявится Гастингс.

– Соберись, – велел я своему отражению в зеркале. И собрался, и пошел.

Я просил их зарисовать какие-нибудь образы из зазоров, но лишь у нескольких нашлось, что показать мне. Одни заявили, что зазоров у них не бывает (совершенная чушь – зазоры бывают у всех!), другие – что ничего не помнят. А Гастингс вообще не пришел. Из тех пятерых, что все-таки справились с заданием, нечто любопытное принесла только Синди Аккерман: большой лист бумаги, исчерканный каракулями, среди которых попадались занятные чертежи – не то чтобы бутылки Клейна, но что-то вроде.

– И что бы это значило? – поинтересовался я.

– Точно не знаю, – сказала она. – Сон был как мультфильм, и все об одном: как будто что-то все время проходит сквозь самое себя. Вот и все.

Я вгляделся в ее каракули и разобрал пару строк:

И там и тут сейчас и здесь она и я и нет и да тогда теперь и там и тут и был и был и нет и был…

От этих слов желудок у меня взбрыкнул, как на карусели.

– А вы не заходили недавно в Музей наук? – спросил я.

– Нет, а что?

– То, что вы принесли, похоже на то, что вы могли видеть там на одной выставке.

– Нет, я там уже много лет не бывала. А надо бы заглянуть на самом деле… Наверно, хорошее место для поиска идей.

– И новых друзей, – вставила из-за соседнего столика Кирсти Уиттл.

Аккерман вспыхнула, но промолчала. Эта высокая, статная брюнетка была воинствующей феминисткой и марксисткой, из тех, что вечно против чего-нибудь протестуют и ходят с плакатами. Меня не отпускало чувство, что она могла бы рассказать и побольше о своих чертежах и каракулях. Казалось, они как-то связаны с Амариллис… Понимаю, это уже смахивает на паранойю, но что поделаешь? Все мы не без изъяна.

Пока я беседовал с Аккерман, дверь открылась и вошел Рон Гастингс – на костылях, с загипсованной левой ногой. Лицо ему будто отдавили.

– Что с вами? – спросил я.

– Упал со стремянки.

– Когда?

– Прошлой ночью.

– Часа в три?

– Да, где-то так.

– Странно. Что можно делать на стремянке в такое время…

– А что тут странного? Ну, вернулся домой не в лучшей форме. Оказалось, забыл ключи. Рядом нашлась стремянка – строители оставили. Полез к себе на второй этаж, ну и не дополз малость. Послушайте, может, вам записку от мамочки принести?

– Простите, не хотел совать нос в ваши дела…

– А вы где были вчера в три часа ночи, Питер?

– В зазоре. Спал, в общем.

По-моему, он взглянул на меня как-то странно. Не знаю – может, почудилось?

– Надеюсь, хоть вам что-нибудь приятное снилось.

– А вас кошмары мучили?

– Да нет. Так, ерунда всякая. Не помню.

Он сел на свое место и начал что-то записывать в блокнот, а я тихонько отошел.

Больше я не стал ни к кому приставать с образами зазоров; все вернулись к своим проектам, а я погрузился в молчание – ну что тут было сказать?

18. Прогулки по доске

Каких усилий мне стоило не рвануть на поиски Амариллис в обеденный перерыв! Но хоть с грехом пополам, а до конца занятий я дотерпел. Где же ее искать? В котором из мест, где мы побывали с ней наяву? И надо иметь в виду, что не торчит же она там постоянно: какое-то время у нее уходит на работу, на уроки музыки… В том, что Амариллис тоже хочет со мной увидеться, я не сомневался. Но понимал, что она будет действовать по-своему. С какой бы готовностью она ни объявляла себя чудачкой, в ее безумствах была четкая система: отказываясь назначать мне время и место очередного свидания, она всякий раз проверяла, настроен ли я на нее по-прежнему.

Лицо ее, как всегда, явилось мне вполоборота. Должно быть, она опасается, что после вчерашнего зазора я стану предъявлять на нее свои права. С этой мыслью я направился туда, где мы впервые встретились вне зазоров: в Музей наук, на выставку бутылок Клейна. И приготовился ждать, как когда-то четырнадцатилетним мальчишкой ждал в городской библиотеке, надеясь хоть мельком взглянуть на одну девчонку, заговорить с которой никак не хватало храбрости. Легкие чуть не лопались от воздуха, и приходилось все время выдыхать.

В тоскливом незазоре этих послеполуденных часов четверга никто, кроме меня, не хотел любоваться бутылками Клейна, так что они были в полном моем распоряжении, рисунки Синди Аккерман… будто намек, что в этих изгибах и петлях сверкающего стекла таится нечто подвижное. Как и в прошлый раз, я отвернулся от бутылок, но по-прежнему чувствовал их спиной. Вдобавок всплыли в памяти эти ее каракули – смутно, не столько текстом, сколько тем же тошнотворным ощущением.

Так я прождал с полчаса, и наконец в зал вбежала запыхавшаяся Амариллис.

– Раньше никак не могла, – выдохнула она. – Это все моя уимблдонская ученица. Пытается играть Скарлатти.[64]Ничего у нее не выходит, но лишних минут десять каждый раз непременно выкачает, а то и больше.

Она уронила сумку и бросилась в мои объятия. Я не знал, где увижу ее в следующий раз, и увижу ли вообще; не знал о ней ничего, кроме имени. Но я обнял ее так, словно надеялся одной только силой запечатлеть себя в ней навсегда.

– У тебя все получилось! – сказала она. – Ты втянул меня в свой зазор.

И снова меня поцеловала.

– Ты помнишь, что там было? – пробормотал я, уткнувшись ей в шею.

– Автобус, отель «Медный» и триста восемнадцатый номер? Да. Питер, я помню все. Я больше не одинока.