Читать книгу "Тридцать пять родинок - П. Елкин"

Если бы я был обычный семиклассник, я был бы немедленно отправлен в жопу. Но так как я был секретарем комитета комсомола, Лёха дал мне честный ответ — он выпросил у нашего трудовика разрешение задержаться в мастерской, чтобы выпилить себе гитару. Те гитары, на которых ребята играли в школе, были куплены для нас шефами, и, уходя из школы уже через месяц с небольшим, Лёха, естественно, должен будет оставить тут свою любимую басовку, а он без инструмента жизни себе не представлял, поэтому и решил сделать собственную гитару по статье в журнале «Радио».

И даже более того. Гитары, которые купили для школьного ансамбля шефы, были миссионерской круглой формы, а Лёха задумал звездообразное чудо, что-то типа как у Kiss, но, поскольку его тонкие музыкальные пальцы с ножовкой не дружили да у десятого класса уже два года как уроки труда закончились, он вконец запарился, перепортил кучу досок, но у него ничего не получалось. Естественно, я сразу же предложил свою помощь, и ближайшие две недели мы подолгу засиживались в школьной мастерской, выпиливая, шкуря, полируя, раскрашивая, лакируя деку и гриф, надпиливая бороздки и вставляя туда обрезки медной проволоки. Короче, все это время я просто тащился от счастья, что помогаю самому Лёхе создать инструмент его мечты, и еще меня прикалывало то, что это было нашей тайной, потому что Лёха не собирался никому рассказывать, что гитара-то самодельная, у него была готова целая история про то, как кто-то привез ему инструмент из-за границы.

Ну а потом пошла физика — звукосниматель там, кнопки разные — и музыка — колки и струны, тут я уже Лёхе был плохим помощником, и мы разбежались, хотя, честно говоря, я уже задумал сделать себе чуть ли не с десяток разных гитар, но трезво понимал, что при моих знаниях по физике это пока невозможно, так что я развлекался, рисуя в тетради силуэты дек, все звездатее и звездатее, все вычурнее и вычурнее…

А потом закончился учебный год, у нас началась практика; на самом деле, пока младшие школьники подметали школьную территорию и сажали кусты, мы забесплатно отмывали школу — терли окна, стены, ступени и вот, наконец, как-то добрались до актового зала. Его как раз готовили для выпускного, все ряды стульев сдвинули куда-то вбок, и нам надо было очистить образовавшуюся на полу помойку.

Ну, ясен пень, прежде чем начать работу, мы с ребятами полезли на сцену, чтобы там, спрятавшись за занавесом, сначала перекурить. А там, за занавесом, мы обнаружили — мы даже глазам своим не поверили — всю аппаратуру нашего школьного ансамбля, установленную и подключенную, уже готовую к выпускному.

Если бы я не провел с Лёхой почти две недели, если бы он не показывал мне все аккорды, правда без струн, если бы участники ансамбля не уходили из школы после выпускного, оставляя школу без ансамбля, у меня не хватило бы наглости даже подойти к инструментам.

А так у меня в голове крутились гениальные замыслы по изготовлению гитар, я чувствовал себя почти музыкантом и очень живо представил себе, как я сейчас возьму гитару и сразу заиграю не хуже самого Пола Маккартни, и потом все сразу скажут, мол, вот он, руководитель нашего нового ансамбля, набирай коллектив, Посланчик, и давай отжигай.

И поэтому я не мог удержаться и взял в руки бас-гитару.

Есть мелодии, которые знают все, — это, например, собачий вальс, или великий канкан, или туш, или марш Мендельсона. То есть, если начать играть любую из этих мелодий, даже немилосердно фальшивя, народ все равно поймет, что именно ты играешь.

Есть еще одна мелодия, которую знают все, — это «Дым над водой» Deep Purple. Та-та-та… Та-та-та-да, та-та-та-та-да…

Аккорды этой песни знает каждый парень, хоть когда-нибудь бравший в руки гитару. И я заиграл именно ее.

Даже на выключенной гитаре эта песня все равно получилась так, что мои одноклассники узнали, что я играю.

Заразившись моей наглостью и увидев, что не боги горшки-то обжигают, кто-то плюхнулся на стул за барабанами, кто-то похватал остальные две гитары, кто-то включил усилок, и мы начали во всю мощь колонок валять дурака. Если бы мы старались играть всерьез, у нас, естественно, получилась бы какая-нибудь ерунда, за которую нам потом было бы стыдно, но мы дурачились, поэтому просто тащились от того, что получалось.

Еще кто-то из ребят потянул за веревку, занавес раскрылся, и мы увидели наших девчонок, остолбенело столпившихся у сцены.

Наши девчонки, которые на нас и смотрели-то только скривив нос, сейчас таращились с восхищением. То ли оттого, что мы такие отчаянно храбрые, то ли оттого, что они впервые увидели в нас не сопливых мальчишек, — они смотрели на нас совсем другими глазами.

И вот тогда нас понесло окончательно. Тот драйв, который из нас попер, раскачал бы даже поклонников Sex Pistols. Мы рубили по струнам так, что в кровь стесали пальцы, мы орали и выли так, что потом долго не могли разговаривать. Что там получалось на выходе, я не знаю, потому что слышал только свой голос, но, наверное, получалось что-то очень громкое, потому что через несколько минут в зал вбежала наш завуч, которая как раз в этот момент вела экзамен по химии. Но, даже увидев ее, мы не могли остановиться, так нас несло. Кончилось все только тогда, когда завуч добежала до сцены и выдернула шнур тройника из розетки.

Ну а дальше была фигня — нас вытащили к директору и там, в присутствии исторички, которая была у нас секретарем парторганизации, директор долго рассказывал про то, что есть такие «панки», которые как раз и играют такую музыку, что это чуждое нам течение, идеологически вредное, отвлекающее молодежь в капиталистических странах от борьбы за свои права. А мы все это время, довольные, переглядывались: ну конечно, вот мы кто теперь, мы панки! Осталось теперь только упросить директора, чтобы именно нам доверили школьные инструменты, а дальше мы пойдем на курсы и научимся играть о-го-го как!

Но ансамблем нам стать не удалось — перепуганная тем, что она услышала, завуч добилась того, чтобы школа вернула инструменты нашим шефам, типа лучше уж вообще без ансамбля, чем такой позор.

Блин, а ведь я мог бы быть сейчас панком…

Про футбол

Я не смотрю мундиале; тот футбол, который я люблю, называется у нас американским, и другого мне не надо, спасибо.

Но каждый раз, когда я натыкаюсь взглядом на строчку в телепрограмме или вижу на экране бегающих за мячиком мужиков, я вспоминаю сопливое детство.

Тогда я смотрел и болел.

В школе у нас было почетно болеть за ЦСКА.

Хоккей — ну, тут даже равных никого не было. Если кто помнит — армейцы тогда были на голову выше разных прочих клубов, отрывались в чемпионате от всех очков на десять уже к середине сезона и достойно представляли великий советский спорт на международной клубной арене, пусть им всем всегда будет хорошо.

В футболе все было не так однозначно. «Динамо», то московское, то киевское, «Зенит» и «Спартак» периодически выходили в чемпионы, следить за первенствами Союза по футболу было даже интересно. Но у нас в школе как-то не принято было болеть по хоккею за одних, а по футболу за других, поэтому зимой и летом ребята у нас были одним цветом.