Читать книгу "Бабочка на ладони - Катажина Грохоля"

* * *

— Не родись красивой, родись счастливой, — услышала Бася как-то вечером.

В двадцать ноль-ноль она уже лежала в кровати, так было заведено в их доме, ребенок отправлялся спать ровно в восемь. В крайнем случае в половине девятого. И хотя Басе было уже двенадцать лет, в назначенное время она послушно желала всем спокойной ночи, уходила в свою комнату и гасила свет. Немного погодя мама проверяла, уснула ли дочка. Иногда и папа заходил, если был дома.

В ту ночь Бася допоздна читала «Графа Монте-Кристо». Под одеялом, при свете фонарика. А когда начиталась досыта, оказалось, что спать ей совершенно не хочется.

Она задумалась — хватило бы у нее терпения и сил, чтобы убить годы на поиск людей, причинивших ей зло, выдержала бы она ужасы заключения в замке Иф? И что, оказавшись на месте графа, она бы сделала с богатством?

Точно купила бы красную машину на зависть всему классу. А возил бы ее шофер.

И тут она услышала из-за стены:

— Не родись красивой, родись счастливой. Скажешь, не так?

Это был голос тети Ирены. У Баси прямо сердце сжалось. Как она может так говорить о ее маме? Уж мама-то покрасивее тети будет. Мама была бы просто киноактриса, если бы не сморщенный лоб и три-четыре морщинки на переносице, из-за чего лицо у нее делается какое-то угрюмое. Ну а сама тетя Ирена? Нос картошкой, губы тонкие, а пальцы такие толстые, словно она взяла их поиграть у другого человека.

И только услышав ответ, Бася поняла, что речь шла вовсе не о маме.

— Знаешь, — сказала мама, — из гадкого утенка порой вырастает прекрасный лебедь. У Баси еще масса времени.

— Так ведь это к лучшему, я о том и говорю, — отчетливо произнесла тетя Ирена. — Красавица — значит, дура. Куда приятнее, когда у девушки котелок варит. Ей бы еще найти кого…

— Она же еще ребенок, — возразила мама, а Бася уткнулась носом в подушку, стараясь не дышать, и натянула на голову одеяло.

Уж лучше бы она спала!

В гостях у прокурора граф Монте-Кристо ничего не ел и не пил, в доме врага есть и пить не полагается. Вот интересно, догадались бы родители, что Бася о них думает, если бы она перестала есть и пить? Призадумались бы? Или начали бы кормить ее насильно? Наверное, решили бы, что Бася худеет. Будто худоба кого-то красит.

Или подумали бы, что дочка дуется.

— Опять губы надула? — почудился ей под одеялом голос матери.

— Капризуля-баловница, ну-ка, перестань сердиться, — сказал бы отец. Он всегда так говорил, если был в хорошем настроении, а Бася почему-то хмурилась. Что нечасто бывало, кстати сказать.

«Раскапризничались девки, не пойдем сегодня спать, папу-маму попросили, чтобы им по штучке дать», — вспомнилась ей детская песенка, которую ей перед сном напевала бабушка.

— Привереда, — говорила бабушка. — Реприведа, — повторяла за ней маленькая Бася.

— Скажи: локомотив. — Папа держал ее на коленях и легонько дергал за косичку.

— Коломотив, — отвечала маленькая Бася.

— Ты ж мой утеночек, — умилялся папа. И ничего он не умилялся.

Просто она с самого детства была вылитая утка. А умиление, восхищение, любовь тут вовсе ни при чем.

— Когда у девушки котелок варит… Колотек арвит. У ведушки.

До того вечера Басе и в голову не приходило, что она другая, некрасивая, не такая, как все. И уж тем более она не догадывалась, что об этом известно тете Ирене.

Но теперь все изменилось.

До чего же душно было под одеялом!

Когда мама закрыла дверь за тетей Иреной, Бася перевернулась на живот, обхватила руками подушку и крепко зажмурилась. Ведь мама запросто могла зайти к ней и проверить, все ли в порядке. Хорошо, не зашла. Сердце побилось-поколотилось, да и перестало. Мимо прошествовали стаи уток, переваливающихся на коротких ножках, одна из них попробовала взлететь — и не смогла. И Бася незаметно для себя уснула.

На следующий день она отказалась от завтрака.

«В доме моих врагов я не ем и не пью», — вертелось у нее в голове, пока она угрюмо наблюдала за родителями. Но мама была непривычно молчаливая, а на Басю и вовсе не обращала внимания. Отец буркнул что-то в знак приветствия и закрылся газетой. Бася посидела немного за столом, послушала, как мама гремит посудой, а потом встала и отправилась в школу.

В тот день одноклассницы смотрели на нее как-то иначе. Не как всегда. На физкультуре Басе не хотелось переодеваться, она наврала, что забыла форму дома, и весь урок просидела на лавке, присматриваясь к сверстницам. Они были тоненькие, легкие, длинноногие, у некоторых были груди. Куда ей до них.

Домой она возвращалась одна, зажав в кулачке ключи, потом сидела за письменным столом и читала «Графа Монте-Кристо», положив на книгу для маскировки толстую тетрадь по польскому языку.

— Занимаешься, дочурка? — В дверях показалась мамина голова. — Суп ела?

Мама даже не дождалась ответа на первый вопрос.

— Ела, — солгала Бася.

Во второй половине дня пришел с работы смущенный папа с букетом роз, просил у мамы прощения, что-то обещал, а граф Монте-Кристо все мстил и мстил.

Уже стемнело, когда мама с мокрыми глазами заглянула к ней в комнату.

— Басик, поужинаешь с нами?

— Нет, спасибо, — отказалась Бася. Мстительный граф добился-таки своего. Но никто ничего не заметил. Бася поняла, что все ее усилия тщетны.

На следующий день она съела на завтрак четыре куска хлеба с колбасой и солеными огурцами.

И ее вырвало.

* * *

Бася шагала меж стеллажей с книгами, и ей хотелось плакать. Ну почему жизнь такая гадкая? Хорошо еще, Юлия возвращается.

— Здорово, что ты возвращаешься, — пробормотала Бася.

Юлия появилась в их школе в шестом классе, в самом начале учебного года. Она уже тогда была красавица, и Бася знала, что уж на нее-то — серую мышку — новенькая и внимания не обратит.

— «Этот чужак»[9]— потрясающая книга, я тебе дам почитать, мы ее уже проходили, — захлебывались одноклассницы. — А ты где живешь? А кем работает твой папа? Ну и джинсы у тебя — супер!

Каждая стремилась заговорить с Юлией, постоять рядом, придвинуться поближе, ведь ребята не сводили с Юлии глаз. Хоть в поле зрения попадешь, и то хорошо.

Только одинокая Бася уныло топталась в сторонке.

— Выпендрежница, — вынесли свой приговор девчонки в гардеробе. Бася пряталась за плащами, прикидываясь, что ее нет. — Дура набитая!