Читать книгу "Метафизическое кабаре - Мануэла Гретковска"

Зачем я копалась в чужой грязи? У Колдунова я зарабатывала довольно много, но у него бывали свои причуды, капризы. За секунду, без всякого повода из добродушного старца он мог превратиться в скандального старика. Я боялась, что он выгонит меня — просто так, из барской прихоти.

Деньги не были моим богом. Я покупала на них хлеб насущный, не более. Скромная жизнь одинокой женщины. Одежда с распродажи. Только обувь должна была быть дорогой, фирменной. Дешевая теряла фасон через неделю. Я ходила в кино, покупала газеты. Не заскакивала в бистро на кофе, бросила курить.

Перед получкой повторялся сон: я стою в очереди в чудовищном здании. Передо мной — спешащие типы в костюмах, с портфелями. Наконец подходит моя очередь к ксендзу, раздающему причастие. Он достает из кармана блестящую облатку, кладет мне на язык. Я пробую проглотить ее и давлюсь. Выплевываю монету. Люди вокруг глотают поданные им деньги. Некоторые стоят на коленях и горячо молятся. Монета вылезает у них из затылка — собственно, не головы, а копилки, и растет, превращаясь в металлический нимб.

Колдунов плохо переносил зиму. Уже осенью у него случались приступы меланхолии. От него пахло алкоголем, глаза у него слезились. Он велел читать то романы, то Библию.

— Какого ты вероисповедания? — спросил он сварливо.

— Католичка, — ответила я. Он ведь знал это.

— А я тебе скажу, все это жульничество. Католицизм, протестанты. Дорога христиан к Богу пряма, как процессия. А впереди несут икону, — он взмахнул рукой и чуть не разбил фарфоровую чашку, зацепив ее перстнем. — Говори что хочешь. Я давно живу на свете, немало повидал. Большевики мою семью уничтожили, а я веры не потерял. Но эти священники, пасторы, ксендзы — это все равно. Они поклоняются самим себе под видом религии.

— Попы тоже?

— А они чем лучше? Только икона есть знак Божий на земле, зеркало святости, — декламировал он.

И я поняла: Колдунов верит в икону. Он не был религиозным — он был верующим.

Колдунов схватил чашку. Выхлебал горячий чай. Я знала, что выпив так чай, он будет говорить весь вечер. Отложила книгу. Он снова налил себе из электрического самовара. Что-то знакомо звякнуло. Готовая выпасть вставная челюсть Колдунова лязгнула о фарфор. Он втянул ее вместе с остатками кипятка.

— Самое главное в картине — это свет. Светильник души — это очи, поэтому главное — это взгляд. Икона смотрит. Глаза Иисуса и святых на иконах насквозь пронзают тебе душу. Сперва существует доска. — Колдунов достал ее руками из воздуха. — Из доски течет смола. Это слезы святого дерева, на котором висел Господь наш. В России внутри каждого дерева есть икона, она растет вместе с ним, плачет под корой. Набожный художник видит знаки, напечатленные на дереве, и прорисовывает их воском и красками для слепых духом. В иконе собрано воедино то, что обычно разделено: добро, красота и любовь. — Ну, уходи же, — вдруг рассердился он. — Завтра не приходи. Через неделю, в обычное время. Буду людей принимать, утром и вечером. Я устал. Уйди. — Он даже не взглянул на меня. Ждал, когда я закрою за собой дверь.

Кого он принимал? Гостей? Деловых партнеров? Наверняка он встречался с попами церкви св. Сергия из XII района. Я видела на письменном столе Колдунова местную русскую газету. Большой снимок и заголовок на первой странице: Православный благотворитель, князь Дмитрий Колдунов, пожертвовал средства на ремонт церкви. Наверное, он истратил целое состояние. Подобающие случаю фотографии, канон торжественных поз. Самый лучший — маленький снимок внизу: благотворитель беседует с известным экзорцистом отцом Михаилом. У попа взгляд, как со дна ада. Он пытается улыбнуться бесцеремонному князю и кривит губы.

Инженер — муж Илонки — взбесился. Разогнал всех ее знакомых. Поменяв замки и номер телефона, провозгласил: или нормальная супружеская жизнь, или приют. Я позвонила ей в издательство. Она притворилась счастливой и заработавшейся. Сразу перешла на французский. Может, ей было легче имитировать игривость и врать на этом языке. «Ah, ma chèrie, надо как-нибудь встретиться. Ля-ля-ля. Я тебе позвоню, сейчас полно работы. Ля-ля». Я хотела ее расспросить о Колдунове, о его женитьбе, но повесила трубку. Ничего бы я не узнала. Но это не было так уж важно. Важнее было то, что я потеряла подругу.

Мне нравятся платаны. На улице Колдунова они росли шпалерой. Весной платаны с колдуновской улицы сплетали свои ветви в зеленую вуаль, защищающую от солнца. Зимой яркий свет отражался от их белых стволов. На них падал не снег, а морозный блеск парижской зимы.

Через неделю я вернулась к Колдунову. Он был простужен. Оба кармана теплого ватного халата были набиты бумажными платками. Он вытаскивал платок из одного кармана и, вытерев нос, совал в другой. Похлюпывая, слушал чтение. Заплакал? Нет, послышалось. Всхлипнул, сморкаясь в платок. Из глубины квартиры донеслось дребезжание звонка. Колдунов помертвел, как будто ток звонка был подключен к его стулу. «Открой!» — приказал он. Прежде чем я встала, он передумал. Приказал: — «Подожди!» — и пошаркал в прихожую, захлопнув дверь. Он разговаривал с мужчиной. Вежливо, но, по обыкновению, властным княжеским тоном. До меня донеслось: «Пропавшая». Я приложила ухо к дверям. Мужчина был полицейским. Говорил о каких-то поисках, о свидетелях. Они попрощались. Я вернулась на свое место. Осмотрела гостиную. Несколько икон исчезло, появились новые. Только самая большая, напротив меня, святого Георгия, была по-прежнему на месте.

Я принялась читать дальше отрывки из «России в 1839» де Кюстина, подчеркнутые красным карандашом. Колдунов пил чай. Насмешливо меня разглядывал.

— Подслушивала? Я знаю каждый шорох в этой квартире уже пятьдесят лет. Я тебе плачу не за подслушивание.

— Вы разговаривали громко, мне не нужно было подслушивать. Я прошлась по гостиной, чтобы размять ноги.

— И что узнала?

Я молчала. Колдунов не разозлился. Он забавлялся моим стыдом.

— Я тебя не выгоню. Все вы — шпики. Я тебя унижу. Ты понизишься в иерархии. Буду говорить «она», а не «ты». Понятно, что «она» — намного дальше, чем «я»? Ну, и удобнее. Не нужно в уме переводить «пусть читает» на «почитай». О других думают «он», «она», но из вежливости обращаются «ты», «вы». Пустая трата времени. Слышит? — Колдунов искренне радовался своей выдумке.

— Вы можете называть меня «она». Но я говорить о себе «она» не стану, даже если это безумно облегчит вашу жизнь. Я не собака! — рубанула я, не успев подумать. Вышвырнут меня, вышвырнут!

— Она не должна. Пусть читает.

Я читала, буквы плясали. Я бездумно останавливалась на точках. Путала слова.

— Она верит сплетням, что полиция преследует меня за контрабанду иконами?

Я пожала плечами, это могло означать, что я считаю сплетни ерундой, так же, как и его вопрос.

— Полицейский приходил по частному делу. Иконы я продаю и покупаю, потому что знаю в них толк. Это никого не касается. Потеряв икону, Запад потерял душу. А теперь — покупают, покупают, Хе-хе, душу не купишь и на крюк не повесишь. Ты думаешь, я мог бы продать самые лучшие, самые родные сердцу? — он снова стал собой. Чудаком, поглощенным своей страстью. Не отгораживался от меня дурацким «она». — Не суди о людях по внешности, барышня. Я толстею, толстею, обрастаю жиром, грешной плотью. Но в глубине души я мечтаю умалиться. Кенозис[3]— знаешь такое слово? Бог, явившись в мир, умалился, и мы, уходя, должны стать маленькими. Икона — проводник на Небо. Я ищу такую икону, которая приведет туда меня, умалившегося.