Читать книгу "Гедонисты и сердечная - Ольга Новикова"

Марфа приехала спокойная, глаза излучали не горечь, а надежду. Что-то сдвинулось…

– Мне гродненская деканша подарила свою книжку. – Марфа достала из чемодана толстую брошюру в обложке салатного цвета. – Черноволосая дама с высокой прической, в ярко-красном костюме, лаковых лодочках на высоких каблуках. Строго смотрит, ни разу не улыбнулась. Такие обычно меня не любят. Но посмотри, какую надпись она сделала. – Марфа, застенчиво придерживая захлопывающуюся створку книжки, протянула ее Филиппу. – После моего выступления инскрипт нанесла. На следующий день я хотела на ее доклад прийти, так она посоветовала лучше по городу погулять. Я послушалась. А книжку ее прочитаю и отзыв напишу. Поможешь?

Тон Марфы был нисколько не хвастливым, хотя можно было и погордиться. На титульном листе аккуратным учительским почерком было: «В знак глубокого восхищения перед миром гармонии, человеческого достоинства и доброты, воплощенных в Вас. Спасибо!» Филипп даже чуть позавидовал: уж сколько ему надарили и фолиантов, и тонюсеньких книжонок, а так никто не написал. С таким вниманием и пониманием адресата…

– Молодец, – бормотнул он и стал листать другую брошюру, с программой конференции.

Хм, знакомое женское имя…

Марфа уже разложила свои вещи, под душем постояла, морковку натерла и тарелки-чашки расставила, продолжая рассказывать:

– Ко мне подошла дама во время экскурсии по городу. Выглядит лет на тридцать, высокая, полнотелая. Такие тебе нравятся. В Германии живет. Она тебя знает.

Филипп встал из-за стола, полез в холодильник. Зачем? Только бы не встретиться с Марфой взглядом. Достал масленку, поставил на стол, снял крышку… Но жена даже не заметила, что он засуетился. Не одернула: зачем масло, ведь он ест мюсли, к которым оно не нужно.

Как всегда, продолжала выкладывать все, что ее удивило:

– Представляешь, дама эта приехала за свой счет. Говорит, надо, мол, о себе напоминать. Иначе забудут… Она вообще-то из Киева. Эмигрировала оттуда в начале девяностых. Потому что на Украине русским – не жизнь. А вот в Белоруссии, по-моему, по-другому. Я и в купе соседку-кардиолога спрашивала насчет власти, и в университете со всеми пообсуждала правящий режим, и даже на своей одиночной прогулке попытала женщину, которая провела меня к церкви ХII века…

– Хочешь пирожное? Я к твоему приезду купил! – расслабился наконец Филипп: не выдал, кажется, себя. – Достать?

– Нет, лучше вечером. Не перебивай!

Марфино спокойствие, полученное не за счет расхода ее собственных внутренних ресурсов, а извне, от маленького, но триумфа, погасило волнение, которое шло от Филиппа. Походя, как ветерок задувает зажженную спичку.

– О бедности говорят, о маленьких зарплатах… Но никто не ругает Лукашенко. Пенсионеры, мол, все за него. И город такой чистый, покойный…

Переделав все дела на кухне, Марфа пошла в свою комнату, взяла вязанье и, то и дело поднимая голову от спиц, продолжила:

– Вятка моя и позапущеннее будет, и понервнее. А дороги, тротуары! В Москве так аккуратно и геометрично вымощено только возле банков, министерств… Правда, телик – абсолютно советский. По всем трем программам докладывают об успехах местной промышленности и о победах в спортивных состязаниях. Даже если это соревнование дворовых хоккейных команд. Со свободой слова, видно, большие проблемы.

– Никому больше так не рассказывай. Сразу в сатрапы запишут. Не обругала белорусскую модель – значит, сама коммуняка. Вторую часть, про пропаганду, никто просто не услышит.

– По принципу «к черту подробности!». Неинтересный мир тогда получается, в два цвета – черный и белый. Кто не с нами… Мы с тобой сколько времени тоже так рассуждали. А самый смысл в деталях. Мне Дубинин помог не клеймить то, что не нравится. Это тупик для мысли. Именно то, что не понимаешь или чего не можешь сам добиться – то и отрицаешь. Выталкиваешь за свой горизонт, чтобы не раздражало.

– Без Дубинина ни шагу… Он, кстати, тут звонил. Я постарался говорить радушно.

– Что просил передать? – Марфа даже вскочила с места, готовая тут же мчаться, если есть какое поручение. Клубок упал на пол и закатился под кресло.

– Ничего.

– Как? – Марфины зрачки расширились. От отчаяния… – Я же ему говорила, что на два дня уеду.

– Он просчитался. Еще и посмеялся над собой. И сказал, что тоже едет в конце февраля. Пригласили со студентами встретиться. В Волгоградский университет. Согласился, потому что захотелось взглянуть на Волгу – на те места, где рыбачил в молодости…

Филипп выбежал в коридор, чтобы сбить прилежность, с которой пересказывал дубининские речи. Сам себе противен стал. Вернулся, не успокоившись:

– Не заметила, что он любую твою удачу как бы парирует? У меня, мол, такое тоже есть. Такое или лучше… Шахматный ход. Жлобством это отдает! – Филиппа уже занесло. Месть взяла в помощники Дубинина, чтобы добить Марфу… – Да он и не думает о тебе. Это ты все его передвижения помнишь. Чувствуешь, наверное, когда он в туалет идет…

Тут Филиппа кольнуло: перегнул, пожалуй, палку. Накинулся на жену, чтобы подальше запрятать свою нечестность…

Но это-то как раз и не получилось.

Чистая мистика.

Вечером он вернулся из университета раньше Марфы. Ужинать одному не хотелось, и по привычке, без задней мысли он сел за ноутбук. Страничка еще не открылась, а в верхней строчке уже выскочил нолик.

Неприятно, когда никто тебе не пишет.

Марфе вот и Дубинин звонит, и в Гродно так ее принимали, а он… Одиночество пронзило как удар молотком по коленке. Не нога, а рука дернулась, инстинктивно. Навела компьютерную стрелку на «написать письмо», указательный палец нажал кнопку…

Послание берлинской приятельнице получилось длинное. И многоплановое. На поверхности – меланхолический рассказ о своей не очень удачной жизни. Подтекст почти дамский: успехи большие, но по сравнению с тем, что он заслуживает… И картины, мол, не меняет наличие такой яркой и умной жены. Интимных слов – ни одного, но, когда в замке стал проворачиваться ключ (давно надо бы смазать машинным маслом), Филипп судорожно ткнул «отправить» и, не дождавшись подтверждения, свернул страницу.

За ужином он открыл бутылку бордо. Еще весной привезли из Парижа и заначили. Для подходящего случая. Марфа и теперь не хотела пить, но он настоял – надо же отметить ее первую самостоятельную поездку.

– Учись закреплять успех! Хотя бы внутри себя, – в полном восторге от своего бескорыстия произнес Филипп вместо тоста.

Любовался тем, как она, немного стесняясь, съела два эклера, и уж полный экстаз испытал, на ощупь убеждаясь, как от сладостей налились ее бедра, ее животик…

Вставать с кровати так не хотелось… Но Марфа никогда не залеживалась. Разъединятся – и она вскакивает. Разная физиология…

И все-таки Филипп всласть понежился, дождался, чтобы только что пережитое возбуждение преобразовалось в спокойную негу, которая долго помнится и создает потом устойчивый счастливый фон, на котором почти любая неприятность кажется не такой уж серьезной. Не портит настроения.