Читать книгу "Боже, спаси Францию! - Стефан Кларк"

— По правую сторону от вас, — прорезался оживленный голос американского диктора. — Дом Инвалидов, могила…

По тому, как люди поворачивали голову в тот или иной момент, можно было определить их национальную принадлежность. Одни болгары производили впечатление людей, задавшихся целью все путешествие держать взгляд ровно по курсу.

— Что внутри? — Я начал разворачивать фольгу, облеплявшую сэндвич длиною почти в половину багета.

— Нормандская сосиска — andouille de Vire.[78]

Едва японский диктор успел сказать о Доме Инвалидов, как француз сменил его с просьбой посмотреть налево и пустился в короткие объяснения, что обелиск на площади Согласия является подарком египетского султана…

Вернемся к сэндвичу: половинка багета была начинена кусочками навевающей подозрения серокоричневой субстанции.

— Сосиска? — Скептическая интонация парила в воздухе вместе с речью немецкого диктора о «der Concorde-Platz».

— Да.

Я откусил кусочек и тут же выплюнул его обратно в фольгу.

— У нее вкус… у нее запах… дерьма!

Алексе это показалось весьма забавным, и, рассмеявшись, она сказала:

— Ну, пожалуйста, чур, без твоей любимой темы! Это классический вкус andouille.

Она рассказала мне все о процессе приготовления сосисок. Я потянулся к пиву, желая перебить оставшийся во рту вкус. У меня было ощущение, что я только что впился зубами в жирную задницу свиньи.

— Могла бы выбрать что-нибудь с менее выраженным классическим вкусом.

— Ах ты, англичашка! Можно подумать, у вас не фермы, а заводы, на которых продукты вырастают, уже запакованные в стерильные пакеты. Попробуй тогда другой.

— А с чем остальные? С запахом навоза?

Алекса снова расхохоталась:

— Да ты боишься Францию! Разве нет?

— Боюсь? Я? Открывай сейчас же этот сэндвич!

Алекса принялась разворачивать фольгу. Сэндвич оказался с плавленым желтым сыром, и у него был такой же отвратительный запах. Я не смог сдержаться и отвернулся — как оказалось, в унисон с туристами из Азии, уставившимися на дерево на берегу: японский диктор как раз говорил о площади Согласия.

— Это реблошон,[79]— размахивая сэндвичем у меня под носом, сказала Алекса.

Должно быть, решил я, это одна из разновидностей непастеризованного сыра, запрещенного в Великобритании. Судя по запаху, наводящему на мысль об экскрементах, эти сыры делали на скотном дворе.

— Он вкусный. Попробуй!

— О’кей, без проблем. — В этот момент я изо всех сил старался быть похожим на отважного Брюса Уиллиса, но никак не на Хью Гранта. Но Алекса все равно продолжала смеяться.

— Честное слово, он не такой уж и пахучий! Ты еще не пробовал эпуас[80]или мюнстер.[81]Вот у них запах так запах. Нам они очень по душе.

— Что правда, то правда: я и Франция несовместимы.

Алекса ободряюще сжала мою руку и, выдохнув запах только что съеденного сыра мне в лицо, нежно проворковала:

— Ты привыкнешь.

Откинувшись на спинку скамейки, я задумался над этим.

Теплоходик миновал Лувр и теперь проплывал мимо двух барж с песком. Американский диктор, комментируя их назначение, сообщил:

— Здесь — легендарный дом Моны Лизы.

Похоже, в альбомах туристов из Арканзаса будет некое расхождение между снимками и подписями к ним.

— Так, — сказала Алекса, — ты должен заставить себя мириться с запахом, если твоя девушка, прежде чем поцеловать тебя, полакомится реблошоном…

— Может, мне заткнуть нос?

Она пихнула меня в бок, но позволила попробовать на вкус свои губы. Я растворился в удовольствии. Почему-то мысль о том, что я, возможно, являю собой шаблонную картинку — поцелуй во время прогулки на речном трамвайчике вдоль берегов Сены, какая безвкусица, не так ли? — совершенно меня не трогала.

Обхватив Алексу за талию и нежно опустив ее голову себе на плечо, я горделиво подумал: «Ну, ты и везунчик!» Моя манера флиртовать в общем не блистала оригинальностью: на ум вечно приходили только самые отстойные варианты, и все же я определенно нравился Алексе!

Мы так и сидели обнявшись, пока над нами не выросли мощные готические контуры собора Нотр-Дам.

— Что ты делаешь во второй половине дня? — поинтересовался я.

— О! Еду к отцу.

— К отцу? Снова? Я имею в виду…

— Да, у него кое-какие проблемы.

— Какого рода проблемы?

Самые что ни на есть глобальные, подумал я. Банкротство или простатит, как минимум.

— Сердечные проблемы. Родители развелись из-за того, что однажды отец осознал, что он гей. А теперь друг кинул его.

— И ты должна ездить и успокаивать его?

— Да, с его стороны было бы нечестно обратиться за помощью к маме. И в любом случае, она сейчас в Москве, снимает документальный фильм о мафии. Одному Богу известно, когда она вернется в Париж.

— Понятно.

Я подумал, что это не лишено удовольствия — иногда почувствовать себя скучным представителем британского среднего класса.

Мы проплывали мимо построенного в стиле модерн здания Института арабского мира, в то время как группа немецких туристов скептически посматривала на здание с фасадом из стекла, которое, если верить их диктору, являлось «gothische Kathedral».

— Но мы можем увидеться завтра, — предложила Алекса, — найдем чем еще заняться, кроме как чревоугодием.

Я захотел еще раз попробовать сыр не первой свежести. Мы проплывали под мостом, и ребенок, смотревший на нас сверху, присвистнул. Мы не показались ему шаблонной картинкой.

На работе дела тоже более-менее налаживались.

До определенного времени меня крайне раздражало, что мы никак не могли принять какие-то решения. Каждую неделю коллектив собирался на совет (любая встреча называлась советом), для которого я готовил список вопросов, чтобы мои коллеги имели представление, что именно мы будем обсуждать.