Читать книгу "Молодой негодяй - Эдуард Лимонов"

— Дай человеку кончить, дядь Саш! Тут озвереешь от скуки, сперма из ушей польется. Потом он же человек южный. — Эдуард не любит труса дядю Сашу. Аваз — громадный богатырь — веселый румяный парень. Единственное неудобство, проистекающее от него в палате, состоит в ежедневных сеансах онанизма, всякий раз в одно и то же время. Но в буйном отделении Эдуард насмотрелся на куда худшие вещи. Суку дядю Сашу поселить бы с бывшим лейтенантом-ракетчиком Игорем Романовым, тот онанировал 24 часа в сутки и при этом еще орал, как раненая кошка. А татарин Булат, обосранный и бегающий по палатам голый, весь в пуху от разодранных им подушек? А кататоники? Жирный дядя Саша выебывается…

Грузин, застонав, замирает под одеялом.

— Кончил! — с презрением констатирует дядя Саша.

Как странно, думает юноша. Он хочет как можно скорее вырваться отсюда на волю, а дядя Саша, напротив, страшно боится того, что его выпишут. Нина Павловна держит его по знакомству, она предпочитает иметь таких больных «хроников», с ними меньше возни, лежат себе да лежат. Но мест для всех сумасшедших Харькова и Харьковской области и Украины не хватает в знаменитой больнице, посему, кажется, дядю Сашу скоро выпишут. И он этого боится ужасно. Здесь он наел морду, регулярно и неплохо питается, по вечерам смотрит телевизор в красном уголке, хорошо спит, и главное — не работает. Потеря свободы его как будто не волнует. К тому же санитары и врачи спокойно пускают его гулять на весь день, если он хочет, не во двор, как всех нормальных сумасшедших, но в парк, и он сколько хочет может шляться между корпусами (их на территории Сабурки штук десять-пятнадцать) — дышать воздухом. Не жизнь, а малина.

— Дядь Саш, давай я за тебя на волю пойду? А ты за меня здесь останешься?

— Нельзя. Не позволено.

Ебаный мудак, думает Эдуард. Хуже кататоников. Те хоть лежат растениями не по своей воле — больные. Им соки через трубочки вливают в желудок. Кататоники и не разговаривают. Они поражены болезнью. А этот толстомордый ничего не хочет от жизни. Лежит, книгу читает, потом пойдет манную кашу с маслом жрать. Тьфу, мерзость какая! И не он один такой. На Сабурке много «хроников», и лишь часть из них производят впечатление больных.

Ой, как ему здесь невыносимо! Он каждый день проклинает себя за то, что, может быть, желая произвести впечатление на Вальку Курдюкову, перерезал себе вены. Краснощекая, бегающая зимой в мужской шапке-ушанке, менструирующая с девяти лет Валька до больницы была его подружкой…

Роман их начался летом на Журавлевском пляже. Загорелый бездельник Эд и четырнадцатилетняя Валька бродили, обнявшись, утопая в песке по щиколотки, или лежали, обнявшись, на раскаленном песке у бурой воды, порой становящейся кровавой. Единственный на весь город пляж был расположен рядом с кожевенным заводом, и время от времени завод выпускал в воду свои ядовитые соки… Валька… Тогда как раз запустили в космос Терешкову, и имя Валя было модным. «Браво, Валя, браво-браво, Валя / Браво-браво, Валя / — бис!..» — пел польский квартет или квинтет из репродукторов, висящих на столбах пляжа. Атлеты-спасатели в шлюпках расправляли свои каменные мышцы…

Когда Эдуард лежал в буйном отделении, она приходила часто, смешная, энергичная, веселая под окна, и они переговаривались через форточку. Валька кричала ему: «Не грусти, Эд, тебя скоро выпустят!» Несколько буйных, наглядевшись на рослую, крупную Вальку, отправлялись в кровати онанировать. Первое время Зорик — еврей-психопат — глава мафии в буйном отделении (в мафию порезанного Эдуарда быстро и охотно приняли. Да, читатель, и в сумасшедших домах люди создают мафии!) и его ребята разбегались вслед за онанистами, чтобы дать им каждому минимум по шее «за осквернение образа любимой девушки нашего друга», как выражался Зорик. Потом Эд перестал обращать внимание на такие пустяки, а Валька стала приходить все реже и реже. За все время, пока Эд лежит в «спокойном» отделении, она еще не пришла ни разу. Грустно.

Неизвестно, впрочем, перерезал ли он себе вены именно из-за Вальки. Трудно сказать, почему он это сделал. Расставаясь с ней в вечер, предшествующий «той» ночи, в ответ на ее реплику: «Увидимся завтра, да?» — он почему-то ответил: «Если завтра еще будет…» Почему он так сказал? Может быть, ему показалось, что Валька сделалась к нему равнодушной? Родители Вальки старались тогда разорвать их связь. Отец и мать Вальки приходили к его родителям. Угрожали, кричали… Дегенераты. Раиса Федоровна нашла родителей Вальки вульгарными.

Капитан Зильберман вызвал его к себе в детскую комнату милиции и предостерег его от связи с несовершеннолетней. «Если подполковник Курдюков захочет, он сможет посадить тебя в тюрьму, — сказал Зильберман. — Я тебя предупреждаю по старой дружбе, Эдуард. Потому что знаю тебя уже восемь лет… Что тебе, мало совершеннолетних девушек на Салтовском поселке?» — поинтересовался Зильберман.

— Да Валька совершеннолетнее самых совершеннолетних, — возмутился Эдуард. — Она крупнее старшей сестры Виктории. Она рано созрела.

— Ты прав, — неожиданно согласился Зильберман. — Я на твоей стороне. Я ее видел. Она очень крупная девочка с развитыми формами женщины. Но закон есть закон. Ей только четырнадцать лет. И закон строго карает за связи с несовершеннолетними.

— Я сам несовершеннолетний…

— Увы, уже нет, поэт, — улыбнулся Зильберман, и его усики чуть приподнялись под длинным носом. — Восемнадцать тебе исполнилось, если не ошибаюсь, в феврале. Ты уже не малолетка. Ты даже не имеешь права сидеть в моем кабинете. Тобой должен заниматься общий взрослый отдел. — Зильберман, довольный, отклонился на спинку стула. — Это Валентиной Курдюковой я занимаюсь по просьбе ее родителей, а не тобой, — Зильберман побарабанил пальцами по столу. — Ты знаешь, что твоему дружку Коту заменили расстрел двенадцатью годами?

— Знаю. Я думал, пятнадцатью…

— Двенадцать тоже немало. Притом никаких половинок срока за хорошее поведение. Будет сидеть от звонка до звонка. За особо тяжкие. — Зильберман помолчал. — Надеюсь, тебя это напугало?

— Несправедливо… — промямлил Эд. — Кот даже и не урка, он — романтик…

— Ну вот и получил. «Романтик». Закон есть закон — он не разбирает… — Зильберман вздохнул, очевидно комментируя вздохом свои какие-то мысли. — Ну, выметайся отсюда. И чтоб больше никаких. Забудь, где живет Валентина Курдюкова!

Эдуард пошел к двери.

— Стихи еще пишешь? — догнал его вопрос Зильбермана.

— Пишу иногда.

— Пиши, не бросай, ты талантливый. И помни о Коте. Жизнь свою изуродовать очень легко…

Напуганные взрослыми, они стали встречаться реже. Нужно, чтобы родители успокоились, объяснила Валька. «Если ты еще раз явишься домой пьяная, я застрелю твоего тунеядца!» — сказал Вальке отец и стал ежевечерне встречать дочь у школы по окончании занятий.

Валька пришла домой пьяная только один раз, и Эд был в этом не виноват. Они вместе были у Сашки Ляховича на дне рождения. Эд даже не заметил, как Валька напилась. Кажется, она свалилась от коньяка с шампанским. Даже если бы Эд и хотел проследить за Валькой и не давать ей пить, выполнение задачи было бы невозможным в толпе из полусотни гостей, разбредшихся по всем трем комнатам Сашкиной квартиры. Ему пришлось тащить мягкую и сонно мычащую Вальку на себе. Не отвести ее домой, отпустить одну было бы немыслимо. Она бы свалилась под первым же забором. С трудом подняв Вальку на второй этаж, он поставил ее у дверей ее квартиры. Он собирался позвонить в дверь и уйти, так как предвидел ужасный скандал, но Валька клонилась и сползала на пол, рискуя расшибиться о каменный пол, Эд поддержал падающую подружку, и в этот момент высыпала из квартиры вся семья: мать, старшая сестра Виктория и коренастый, стриженный ежом подполковник Курдюков, в майке, синих армейских брюках и тапочках на босу ногу.