Читать книгу "Клон - Леонид Могилев"

Психология чеченцев противогосударственна. Первооснова всего того, что вайнахи вынесли из истории и сохранили, — это противогосударственность. Любая власть — это насилие. А уклад жизни вайнахов на протяжении многих веков — это свобода человека, поставленная выше всего. Все, что сделало чеченцев чеченцами, — ЭТО НЕПРИЯТИЕ ВЛАСТИ». (Газета «Великий джихад», орган Союза ветеранов юго-западного направления, № 1, ноябрь 1998 года.)

В другой газете доказывается, что Чечня не должна слепо копировать зарубежные образцы государственного устройства. Классическая модель «триединой власти» (президент — парламент — суд) для чеченцев не менее чужда, чем коммунистическая власть. Национальный менталитет чеченцев был величайшим благом в эпоху родового (кланового) паритета с его ясной, простой и гармоничной системой всеобщего равенства… в то время как сегодня… каждый чеченец знает, что президент Масхадов окружил себя представителями клана алерой и что всеми нефтяными и иными делами страны распоряжается именно его клан… Но вся беда чеченцев в том, что, приди к власти любой другой человек… об этом человеке будут говорить то же самое. (Газета «Чеченец», № 5, 1998 год.)

«Самое крупное достижение чеченской государственности — двадцатипятилетнее правление Шамиля…»

Векшин закончил работу и выключил компьютер.

— Водку будешь?

— Давай, — сломался я.

Мы ели яичницу с сосисками, пили пиво и время от времени пропускали по стопке «Синопской».

— Чего тебя опять несет в Чечню?

— Человека одного надо найти.

— Родственник?

— Ага. Жена.

— А где?

— Не знаю. Заводской район. Дом, улица, гастроном, абрикосовые сады, черепичная крыша. А где теперь — не знаю.

— И что? Ты взял и поехал? Прямо так?

— У меня друга убили. Великосельского Федю.

— Слышал.

— Я документы его переделал на сканере и поехал.

— И как?

— В Моздоке прошел ровно сто метров — и в комендатуру, потом СИЗО. Допрос, камера, пинок под зад — и в поезд. Пока на нарах лежал, пить не давали двое суток.

— Почему?

— Что-то с водой было. Непонятка какая-то и напряг. Все бегали, суетились, стрельба была за стенами, неподалеку.

— А потом?

— Со мной капитан поговорил.

— Из ФСБ?

— Из него.

— И что?

— Они про меня быстренько информацию скачали, покрутил он пальцем у виска и в поезд отвел лично.

— Ты же мог плохо кончить!

— Да кому я нужен?

— Вот потому и плохо. Террористы кругом и враги народа. Ваххабиты и олигархи. А тут ты со своей дурью. Пропутешествовал бы подальше, и кранты. Или в зиндан, или с пулей в затылке на обочине.

— Да ну.

— Баранки гну.

— Ты меня жизни, что ли, учить будешь?

— Буду. Ты сиди. Мойву свою ешь.

Мойвы мне уже не хотелось.

Слава стал думать. Потом объяснил мне ситуацию:

— В Чечню теперь абы кого не пускают. Нужна аккредитация, потом жить должен в специально отведенном месте, работать под охраной, с прикрепленным подразделением. Тебе так больше нельзя, ты засветился. Газетка твоя хилая, а вольным стрелком тоже не получится.

— Значит, все?

— Да, ты можешь платить баксы на блоках, ехать куда тебе заблагорассудится, и при этом вероятен результат, о котором я тебе говорил.

— Я все равно поеду. Ты только расскажи, как лучше.

— Я тебе помогу, пожалуй. Из Москвы там бывают мужики из КРО — Конгресса русских общин. Ездят за заложниками. У них чеченская крыша. То есть въедешь с ними в Чечню, и у тебя будет некоторый статус, который, впрочем, ничего не гарантирует. Но проблем гораздо меньше. У тебя деньги есть?

— Займу.

— Нужна хотя бы штука. Тогда доберешься до Грозного. Там скажу, к кому обратиться. А дальше — как сложится. Зря ты это затеял.

— Я знаю. Но поеду.

— Ну что ж. Достойно уважения. Звони мне завтра ближе к ночи. И собирайся потихоньку. Чтобы ничего лишнего и все функционально. Как в поход. Чтобы в автономном режиме мог жить с неделю.

— Я так и собрался в прошлый раз.

— И что?

— Все реквизировали в Моздоке.

— Ты хоть чеченца живого когда видел?

— Косвенным образом. При большевиках и на Новый год.

— А в камере?

— Карачая.

— Тогда это не считается. Хочешь, познакомлю с питерскими? Есть интересные личности. Хотя лучше не надо. Лучше сразу головой в омут.

— А чем они отличаются от нас?

— Тем, что они не такие, как мы. Потом сам поймешь.

Я опять собирался. Взятые в долг доллары и рубли зашивал в потайные места. Сервелат, тушенка, чай, кофе, сахар, сухари. Нож многофункциональный, теплая одежда и шапочка вязаная, рубахи и батарейки к приемнику. На Литейном в магазине спорттоваров опять купил военную зеленую флягу и залил ее джином по самую крышечку. Спички и зажигалки. Бумага и фонарик. Батарейки для фонарика. Советская еще карта Кавказа, хорошая, разрезанная на фрагменты и готовая к работе. С упорством обреченного я повторял попытку восхождения.

В Махачкалу я вылетал из Москвы на сто пятьдесят четвертом вместе с мужиками, летевшими за заложниками. Они знали Славу Векшина по университету, и он за меня поручился. Меня должны были доставить на границу, потом в какой-то аул, а потом в Грозный вместе с людьми Хачилаевых и сдать с рук на руки корреспонденту «Грозненского рабочего» Вахи Дааеву.

Слава Векшин с силовыми структурами не сотрудничал. То есть сливали через него по случаю материалы, иногда он сам просил помочь с информацией — не более того. Мне помогал бескорыстно и в меру сил. О Старкове слыхом не слыхивал. Но в КРО меня уже ждали. Как-то все гладко и удачно прошло. Тень какая-то, подозрение, догадка мелькнула и растаяла. Я даже стал в московском поезде приставать к попутчикам и задавать наводящие вопросы. Про Чечню никто слыхом не слыхивал и вида не подавал. Все шло к благополучному пересечению чеченской границы. Люди в КРО со мной работали молчаливые. Выдалось несколько часов свободных, и я попросился в город. Погулять и подышать воздухом весенним столицы.

Я попробовал представить себе машину времени в «стекляшке» на Цветочном бульваре. Мне всегда казалось, что там не высокие энергии и компьютеры, а нечто вроде редуктора и трансформатора. Простое что-то. И что собрать ее можно дома. Поставить в темной комнате и путешествовать. Все эти кварки и теория относительности — большое шарлатанство. Нет этого ничего. Как нет никакого абстрактного искусства. Может быть, и СПИДа никакого нет. Есть большие корпоративные заговоры. Мозгокрутов ученых, искусствоведов, врачей и адвокатов. Чтобы откачивать субсидии и обирать народ гонорарами. Я пил сладкий портвейн под полуфабрикатские котлеты, а три времени, как три шестерни, вращались на призрачных осях. И чем больше я пил, тем быстрее они вращались. Они передавали друг другу вращение, страх, надежду. Они передавали любовь. Но вот незадача. Когда настает время для этого, шестеренки проскальзывают, зубья попадают не в свои впадины, рвутся призрачные нити. Трамвай «двоечка» катит по рельсам вокруг города. Кажется, там было по пути три площади. Как три шестерни. Как три солнца. Как три времени. И шестерня, сошедшая с оси, рвет и калечит попавшую под нее плоть…