Читать книгу "Биография Белграда - Милорад Павич"

Этот опыт я приобрел в Англии. Об этом нигде не написано, но если писатель, отправляясь туда, куда судьба забросила его произведения, вынужден торопиться, потому что книги догнать нелегко, он многое упустит, но еще больше заметит, увидит, услышит, прочтет между строк, узнает из подтекста сказанного.

В Англии в определенный момент у меня создалось впечатление, что все окружающие думают примерно следующее: «Не может быть, чтобы все, что написано в его книгах, было так хорошо, как кажется, он нас провел, мы просто не знаем, каким образом». Одна дама-критик (которая, кстати, написала обо мне много прекрасных слов) высказалась таким образом: «Я боялась, что он собирается продать мне Бруклинский мост». Но, впрочем, давайте оставим все эти обломки постмодернистских впечатлений.

Лучше поговорим об усталости. Я думаю, что усталость — одно из господствующих явлений нашего сегодняшнего времени. Мы все от чего-то устали. К несчастью, большинство из нас утомлены одним и тем же. Больше всего людей устало от нашей страшной жизни и от сознания того, что ее в любую минуту может прервать война.

Психиатр Владета Еротич написал в свое время статью о Меше Селимовиче, в которой задал ключевой для любого преуспевающего писателя вопрос: что происходит после того, как вы создали выдающееся произведение? Что делает и что мог бы делать Меша Селимович, закончив роман «Дервиш и смерть»? Другими словами, Владета Еротич попытался объяснить, почему Селимович написал следующее свое произведение, роман «Крепость», как ему удалось вынуть голову из той петли, которую он сам на себя накинул, опубликовав такой шедевр, как «Дервиш и смерть»?

Я с большим интересом прочитал эту статью и, как писатель, которому тоже задавали подобный вопрос, пришел к выводу, что в такой ситуации общего для всех правила не существует. Критика и меня спрашивала, куда и как идти после «Хазарского словаря». Однако в моем случае ответ дала сама жизнь. Можно сказать, что я невольно перехитрил и самого себя, и критиков, намеревавшихся навсегда замуровать меня в «Хазарском словаре», словно в башне из слоновой кости. Со мной этого сделать было нельзя, потому что еще до того, как в 1979 году я начал переносить на бумагу давно задуманный «Хазарский словарь», я вынашивал другой проект — «Пейзаж, нарисованный чаем», первую часть которого — «Маленький ночной роман» — опубликовал в 1981 году. Таким образом, как только в 1984 году вышел «Хазарский словарь», я сразу вернулся к уже начатому роману «Пейзаж, нарисованный чаем», который закончил и опубликовал в 1988 году. Спонтанные колебания между двумя романами оградили меня от той проблемы, с которой столкнулся Меша Селимович, после того как написал «Дервиш и смерть».

Все то время, пока я писал два этих романа, литературные дрожжи бродили и развивались внутри сборника моих рассказов. С момента выхода в 1973 году книги «Железный занавес» некоторые из содержавшихся в ней рассказов стали проситься в роман. Таким образом, и после «Пейзажа, нарисованного чаем» я не столкнулся с проблемой, о которой говорит Владета Еротич, потому что роман о Геро и Леандре «Внутренняя сторона ветра» начал свое естественное развитие, как только у меня появились силы произвести его на свет.

Разумеется, один роман от другого отделял год или больше усталости. Период между двумя книгами напоминает период беременности у женщины; этот срок нельзя сокращать, иначе плод будет поврежден. Но и затягивать его тоже нельзя. Если вы позволили роману остыть, все пропало, он испорчен.

Естественным образом возникает вопрос: почему не остыл брошенный на целых пять лет «Пейзаж, нарисованный чаем»? Ответ связан с логикой и структурой этого романа, а не с природой самого явления.

«Пейзаж, нарисованный чаем» состоит из двух частей. Первая часть описывает жизнь героя до того, как он отправился бродить по свету, вторая — после. В первой части говорится о том, что предшествовало счастливой любви, а во второй о том, что было после. До того, как герой разбогател, и позже. В первой части герой живет жизнь под одним именем, во второй — под другим. В первой части он занимается одним делом, во второй — другим. Разница между Свиларом на Святой горе из «Маленького ночного романа» и Разиным в Америке такова, что перерыв в написании романа как раз дал возможность дозреть тем плодам, которые в момент завершения первой части были еще зелеными.

Но вернемся к усталости, о которой мы говорили. В Париже в музее Пикассо хранится множество документов, и прежде всего картин и скульптур, которые в хронологическом порядке иллюстрируют каждую фазу развития этого художника, прожившего долгую жизнь. Переходя от одной фазы к другой, я сразу увидел, что время от времени Пикассо переживал периоды ужасающей усталости. В такие моменты он стоял на месте, не имея сил переступить какую-то черту. Но Пикассо не был бы самим собой, если бы не использовал эту усталость самым выгодным для себя образом. Вы видите, что у него нет сил перескочить за некую черту вместе с багажом своего предыдущего периода, его обременяет тяжесть европейской живописной традиции; он не может этого сделать, потому что он очень устал. Но именно эта усталость заставляет его сделать верный шаг. Уставший Пикассо не понимает, на что именно у него нет сил — сделать прыжок или бросить свой багаж. Чувствуя, однако, что находится на распутье, что вопрос стоит «или — или», он принимает единственно правильное решение. Художник отбрасывает часть багажа и перескакивает черту, а потом, после нескольких таких же периодов усталости и остановок, в конце концов продолжает путь с пустыми руками — прямо в неизвестность, готовый на всё.

Итак, усталость надо использовать не как паузу перед тем, как собраться с силами и прыгнуть, а как передышку перед тем, как решиться выбросить багаж, обременяющий каждого принадлежащего к миру искусства. В связи с этим я предполагаю, что на меня работали не только пробелы в моих книгах или пустой голубой лист в середине одного из моих романов, но и пробелы в моей жизни.

И куда же привела меня усталость после трех романов, написанных и начатых мною давно, а законченных и опубликованных в течение десятилетия с 1981 по 1991 год? Я сам тогда пытался понять, что в тот период было моим багажом и что меня отягощало. Передо мной стоял вопрос, что я должен отбросить, чтобы вновь остаться один на один с чистым листом белой бумаги, готовым ко всем подстерегающим меня на нем неожиданностям.

Тогда я пришел к заключению, что не стоит слишком привязываться к бумаге и что все эти долгие годы и десятилетия меня звала к себе устная речь, которую я знал не из книг, а от проповедников и народных сказителей. Подумал я и о театре. Короче говоря, в тот момент холодный свинец печатного слова был для меня тем багажом, который надо было отбросить, чтобы обратиться к теплому и живому актерскому слову.

Так родилась моя драма в форме театрального меню «Вечность и еще один день». Она возникла по двум причинам: во-первых, я хотел создать интерактивное нелинейное действие и в театре, а во-вторых, мне надоело смотреть на то, как постановщики превращают мои романы XXI века в пьесы века девятнадцатого.

Пьера появилась в 1993 году и была переведена на греческий, шведский, английский и русский языки. К моей великой радости и к восторгу Ясмины Михайлович, в 2002 году состоялась ее премьера в лучшем театре мира, во МХАТе им. Чехова, основанном Станиславским. Эта интерактивная пьеса снабжена моим предисловием, которое я привожу ниже.