Читать книгу "Гардемарины. Трое из навигацкой школы - Нина Соротокина"

Исписав листок, Никита внимательно прочитал написанное. Трактат получался скучным, назидательным и бескровным, как гербарий в тетрадках евангелического пастора. Пришлось листать спасительного Катулла.

Вот оно! «Потому-то с утра и до рассвета, — подсказал ему поэт, — обжираетесь вы, нахально пьете…»[6]Никита, даже не выяснив толком, почему пьянствуют Порций с Сократием, начал вписывать цитату в свой труд. Какие эпитеты! «Отребье мира, пакость, подхвостники Пизона…» Нечаянно страница перевернулась…

Ну-ка, мальчик — слуга, налей полнее.

Чаши горького старого Фолерна…[7]— прочитал Никита и невольно засмеялся — как хороши строки!

Он прочитал стихотворение целиком, потом еще раз, наконец повторил наизусть. Гений Катулл!

Никита подошел к окну и с улыбкой на лице порвал трактат пополам и еще раз пополам. Клочки бумаги закружились в воздухе, как тополиный пух, облепили мокрое крыльцо, некоторые долетели до огорода и белыми заплатами украсили капусту.

Ты ж, погибель вина — вода, отсюда

Прочь ступай! Уходи к суровым, трезвым людям…

Никита потянулся, зевнул и лег, чтобы проспать до полудня.

15

В гостиной Веры Дмитриевны Рейгель, полковничьей вдовы, рядом с хозяйкой сидел у столика маленький, усохший господин преклонных лет. Грустные, большие глаза его со вниманием остановились на жабо кружев «англетер» на шее Белова и словно остекленели, не мигая.

— Граф, это весьма добросовестный и учтивый молодой человек, — представила Вера Дмитриевна Белова.

Саша поклонился.

— Простите, сударыня, что я отрываю ваше драгоценное время. Я пришел уведомить вас, что обстоятельства вынуждают меня срочно уехать, и поэтому вчерашний урок был последним.

— Ах, какая жалость! — Хорошенькое, краснощекое личико Веры Дмитриевны приняло строгое выражение. Ваш дом, — заторопился Белов, — оставил в душе моей неизгладимые впечатления, и я беру на себя смелость просить вас о величайшем одолжении. — Саша передохнул, поднял было глаза, но тотчас опустил их в пол. — Я попал в ваш дом по рекомендации своего батюшки. Наше соседство в Тульской губернии дает мне право надеяться… Вы были благодетельницей моей в Москве, не оставьте своей милостью в Петербурге. — И он умолк, сделав вид, что совершенно смешался.

— Так вы едете в Петербург? — Вере Дмитриевне приятно было смущение Александра, она сложила губы сердечком и покровительственно улыбнулась. — Чем же, Александр Федорович, я могу помочь вам?

— В разговоре вы упомянули как-то, что ваш брат, сударыня, имеет крупный военный чин и связи в Сенате. Если бы вы написали Юрию Дмитриевичу, что я два года репетиторствовал Мишеньку в математике…

— А! Поняла, вам нужно рекомендательное письмо. Но я ума не приложу, чем может быть полезен вам мой брат. Вы ошибаетесь, никаких связей в Сенате у него нет, и вообще он далек от дел двора.

— Невинные развлечения боевой жизни… — сказал граф баском, неожиданным при его хилом строении. — Военный смотр. Новый манер военной экзерциции.

Вдова стрельнула глазами в графа и улыбнулась, словно тот сказал что-то остроумное.

— Я напишу письмо. Садитесь, Александр Федорович. Выпейте венгерского. Великолепным вином осчастливил меня граф Никодим Никодимыч. — И она опять всплеснула взглядом с милой ужимкой, а граф оторвал, наконец, глаза от Сашиного кружевного воротникаи приосанился самодовольно.

Саша послушно сел на кончик стула и покосился на початую бутыль вина.

— Бери орешки, юноша. — Граф пододвинул поднос с пряниками и орехами.

— Благодарю. — Белов вскочил и шаркнул ногой. Орех был твердым, как морская галька.

Вера Дмитриевна принесла из соседней комнаты письменные принадлежности и стала аккуратно расставлять их перед собой.

— Так что вы толковали про Матрену Монс? — возобновил граф прерванную Сашиным приходом беседу.

— Матрена Монс — мать Натальи, была замужем за генералом Балком. Вы знаете семейство Балков? — обратилась Вера Дмитриевна к Белову.

— Не имею чести знать, — поспешно отозвался тот, перекатывая во рту орех.

— Никодим Никодимыч попросил меня рассказать про Наталью Лопухину, заговорщицу, — строго сказала Вера Дмитриевна, всем своим видом показывая, что государственные дела ей вовсе не безразличны. — На чем мы остановились?.. Ах, да… Анна Монс, королева немецкой слободы и возлюбленная покойного государя, приходилась Лопухиной теткой. Вы знаете, Никодим Никодимыч, я все могу понять и простить, но поверьте, они заслуживают порицания. Монсы — ужасная семья!

— Да, да… Я помню. Там кому-то заспиртовали голову. Вера Дмитриевна необычайно оживилась и отложила в сторону бронзовую песочницу, которую долго трясла над чистым листом бумаги, проверяя, есть ли в ней песок для промокания.

— Вы говорите о Вильяме Монсе, дяде Натальи. Он красавец был. Они все, и Монсы и Балки, были красивы, но сидели бы тихо со своей красотой. Вильям был влюблен в государыню Екатерину, и злые языки поговаривали, что не без взаимности. За эту любовь его и казнили. Он на эшафот взошел с тремя медальонами. Вера Дмитриевна не просто рассказывала, она проигрывала всю сцену. — На каждом медальоне было изображение государыни, и он поочередно их поцеловал. Тогда умели любить! После казни Петр велел голову Монса заспиртовать, сам принес банку в комнату государыни и поставил на стол в назидание.

— Хорошо назидание! — не выдержал Саша.

— И как вы все это помните? — пробасил граф с полным недоумением. — С той казни уж двадцать лет прошло. Вы тогда ребенком были.

— Да об этом вся Москва сейчас говорит! — вскинула руки Вера Дмитриевна. — Еще не то вспоминают!

Саша посмотрел на нее с тоской. В письме была написана одна фраза: «Драгоценный брат мой!»

«Раньше, чем через три часа, я отсюда не выйду, — подумал Саша. — Сижу, как дурак, катаю во рту орех и жду неизвестно чего. Даю голову на отсечение и даже спиртование, что она так и не напишет рекомендательное письмо».

У Саши были все основания для беспокойства. Сейчас полдень. Почтовая карета, с которой он намеревался уехать, отбывала в пять, а он еще не успел предупредить о своем внезапном отъезде Никиту.

— А муж Натальи — двоюродный брат несчастной царицы Авдотьи Федоровны…

«Это какая же Авдотья? — силился сосредоточиться Саша. — Евдокия! Евдокия Федоровна Лопухина — опальная супруга Петра I. Последнее время она жила в Новодевичьем монастыре. Может, и сейчас там живет, а скорее всего уж умерла по старости».

— Степан Васильевич, муж Натальи, — торопилась рассказать Вера Дмитриевна, — добрый человек, но трудно понять, чего в нем больше — доброты или безволия. Их поженил государь Петр. Говорят, против их воли. Наталья всю жизнь ненавидела мужа, а дама она прыткая, любила балы да танцы и излишней скромностью не отличалась. Ее связь с бывшим гофмаршалом Левенвольде известна даже в Париже. И только ссылка гофмаршала разорвала эту порочную связь. О, граф, поймите меня правильно! Кто же не любит балы? Я не лицемерка и не ханжа… — Вера Дмитриевна опять принялась трясти песочницу, чтобы просушить давно высохшие чернила. — Но если Степан Лопухин заодно со своей супругой, вы знаете, он тоже арестован, то доброта его не более чем маска на лице хищного зверя.