Читать книгу "Лихолетье Руси. Сбросить проклятое Иго! - Юрий Галинский"

За короткое время Федор тоже успел привязаться к Митрошке. Хотя и считал, что швец чересчур уж много болтает, его доброта и бесхитростность расположили к нему сурового и замкнутого воина. На первых порах порубежник чуждался лесной ватаги. Он жил как в угаре, ложился и вставал с мыслью, что не исполнил свой ратный долг, не предупредил об ордынском набеге.

А между тем многие из лесных молодцов при одном виде угрюмого, сторонящегося их острожника с трудом сдерживались, чтобы не расправиться с ним. Встречая их хмурые, враждебные взгляды, Федор не мог дождаться того дня, когда ватага доберется до Серпухова, где он задумал ее оставить. Ватажники давно бы уже свели счеты со своим пленником, если бы не боязнь навлечь на себя гнев крутого нравом, скорого на расправу Гордея, который по непонятной для них причине продолжал покровительствовать тому. Было ли это следствием великодушия атамана или же он просто решил повременить, оставалось для них загадкой: Гордей никогда не рассказывал о том, что произошло на Кучковом поле в Москве.

Лесовики отдавали должное своему вожаку за ум и храбрость, но ничего не знали о его прошлом. Из сподвижников Гордея, с которыми тот начинал разбойный промысел, в живых уже никого не осталось, и потому вся его прежняя жизнь была окутана тайной. Одни говорили, что атаман родом из разоренных Иваном Калитой углицких бояр, другие считали его монахом, сбежавшим из монастыря, третьи — крестьянином, который лишился своего хозяйства, четвертые… Немало догадок высказывали ватажники, но все они сводились к одному: «Видно, вельми досадили Гордею люди князя Московского, уж крепко не любит их чернобородый!..»

Несколько раз Гордей подсаживался к Федору на привалах, пытаясь поговорить с ним по душам. Тот вначале отмалчивался, неохотно отвечал на расспросы. Но атаман был настойчив. Несмотря на все, он по-прежнему испытывал расположение к порубежнику, который когда-то спас его. Рассказывал ему о делах ватаги, о своих разбойных сподвижниках, интересовался его прежним крестьянским жильем-бытьем. Это невольно будило в Федоре воспоминания о горьком отрочестве, в голову приходили мысли, что он лишь благодаря случаю избежал участи своих теперешних попутчиков. И действительно, повстречай Федор в ту пору, когда сбежал от расправы, не воеводского сына, а разбойную ватагу, он бы наверняка пристал к ней…

Предубеждение, которое Федор питал к лесовикам, все больше рассеивалось. Может быть, оно вскоре и вовсе бы исчезло, если бы не равнодушие, с которым, по его мнению, относились ватажники к тому, что происходило вокруг. На привалах они распивали мед, смеялись, грубо подшучивали друг над другом… Но Федор заблуждался. Большинство лесовиков были жителями великого княжества Московского, они родились и выросли во времена многолетней передышки от кровавых ордынских набегов. Некоторые из них побывали в ополчении и сражались на Куликовом поле. Им были чужды страх и безысходность, так долго терзавшие души их предков. Кажущиеся спокойствие и безразличие лесовиков к людским страданиям были явно напускными…

Глава 13

Возки тарусской княгини Ольги медленно двигались из Тулы в Тарусу. С обеих сторон дороги шумели поредевшей листвой огромные дубы, поскрипывали на ветру высокие сосны. Пламенели багровыми ягодами кусты рябины. Громко курлыкая, тянулись на юг косяки журавлей. На ночлег останавливались в селах, днем делали привалы в деревнях, а то и просто на лесных проталинах. Пока кормили детей, а княгиня и ее боярыни отдыхали от тряски на дорожных ухабах, дружинники спешивались и, не расседлывая коней, пускали их пастись неподалеку. Уже миновали большую часть пути, до Тарусы оставалось верст двадцать, когда Ольга Федоровна велела сделать очередной привал.

Начальный над охраной боярин Андрей Курной, услыхав наказ, недовольно поморщился, на его крупном лице с надменно поджатыми губами еще резче обозначились глубокие продольные складки; он даже сплюнул в сердцах.

— Только отъехали — и снова привал! — раздраженно буркнул он, обращаясь к своему помощнику, сыну боярскому Дмитрию. — Восемьдесят верст надо было всего проехать, а в дороге уже четвертый день. Никак не могу уговорить княгиню ехать быстрее!..

Курной снял высокий, украшенный зеленым орлиным пером серебряный шлем, вытер ладонью вспотевший лоб и, несмотря на дородность, легко соскочил с коня. Он держался перед княгиней со спокойной уверенностью, но весь путь из Тулы, где Ольга Федоровна с детьми гостила у своего отца, не переставал тревожиться. Курного волновали частые беспричинные, как ему казалось, остановки. «Ну, не поело дите, ну, умаялись в возках боярыни… Так что с того? Забыли, что рубеж близко, крымцы могут набежать изгоном, душегубцев окрест много!..» — сердился он, даже не ведая про то, что в нескольких десятках верст отсюда бессчетные орды Тохтамыша уже прошли через Верхне-Окские княжества, захватили Серпухов и двинулись на Москву.

Боярину не терпелось поскорее исполнить поручение князя Константина: благополучно привезти в Тарусу его семью. Однако открыто выказывать свое недовольство он не решался и теперь отводил душу перед помощником.

— Не печалься, Андрей Иваныч, днем раньше, днем позже, все одно доедем, — тоже спешившись, беззаботно махнул рукой сын боярский Дмитрий; его раскосые глаза от улыбки еще больше сузились, чувствовалось, что тревоги старшого он не воспринимает всерьез.

Жеребец начального над охраной горячился, грыз удила, он только разошелся, а его вдруг осадили на скаку. С трудом удерживая повод, Курной хмуро сказал:

— Только бы не вышло с нами, как с тем, что не видал, как упал, погляжу — ан лежу.

— Ордынцы далеко, в Диком поле кочуют, — снова попытался успокоить боярина Дмитрий. С его молодого лица по-прежнему не сходила беспечная ухмылка. Причиной тому был солнечный, не по-осеннему теплый день, а главное, надежда опять увидеть сероглазую, светлокосую Дуняшку, служанку княгини, которая ехала с ней в одном возке. На привалах Дмитрий умудрялся мельком обменяться с ней такими ласковыми и нежными взглядами, от которых у молодца непривычно частило сердце.

— Кто знает, где они ныне… — ворчливо протянул Курной и добавил строго: — Крымцы двуконь, триконь куда хочешь, как снег на голову, могут свалиться. Да и душегубцев в сих местах погуливает немало. Скольких купцов пограбили, а то и поубивали.

— Ну, их-то, мыслю, нам нечего опасаться, сотня наших дружинников со всеми тарусскими и тульскими татями управится.

— А ежели они засаду устроят?

— Не осмелятся, Андрей Иваныч.

Но Дмитрий не успокоил боярина. Тот даже собрался пристращить княгиню: мол, дозорные видели ордынцев. Может, хоть это образумит ее. Но потом раздумал: пугать не годится. Чего доброго, князю пожалуется.

Курной велел дружинникам спешиваться и, выставив вокруг возков охрану, зашагал в село, жители которого уже высыпали из изб и с настороженным любопытством разглядывали знатных нежданых гостей.

Княгиня Ольга, статная, уже начавшая полнеть молодуха, вышла на улицу и уселась на вынесенной из возка лавке. На поляне неподалеку сыновья, княжичи Иван и Юрий, сняв кафтанчики, бросив их на усыпанную лиловыми и желтыми цветками траву, бегали друг за дружкой.