Читать книгу "Человек-змея - Крэг Клевенджер"

— Эй, ребята, — прокричал кто-то, — вы только гляньте!

Насмешки, плевки и издевательства злорадных хулиганов мгновенно облепили Джереми. Некоторые даже в ладоши хлопали!.. Глумлению помешали два надзирателя, которые повели несчастного в камеру. В мою камеру. Он оглянулся, и я увидел блестевшие в карих глазах слёзы. Надо же, карие! Сотая доля секунды, и Джереми низко опустил кудрявую голову, а я тупо уставился в дерьмовые карты, которые мне раздали: две семёрки, вот незадача!

— Эй! — окликнул моего соседа один из конвоиров. — Вот возьми. — Он протянул забытое на стуле письмо. Свист и насмешки провожали Джереми до самых дверей камеры.

На следующий день, получив талон на душ, я ушёл из библиотеки пораньше, чтобы взять полотенце и бритвенные принадлежности. Между холлом и библиотекой есть тёмный и довольно большой тупик. В библиотеку подростки-правонарушители почти не ходят, поэтому и охраны в этой части здания маловато. Свернув к тупику, я увидел тесное кольцо ребят из других отделений. Кто-то расстегнул оранжевый комбинезон, кто-то успел раздеться до пояса. Долю секунды я разбирался что к чему, а потом увидел лицо Джереми: горючие слёзы перемешивались с текущей из носа кровью. В следующий миг кольцо сомкнулось. «Шагай, шагай!» — прикрикнул на меня один из парней. Пришлось уйти.

Вымывшись, я вернулся в камеру и целых семьдесят минут тупо смотрел в учебник астрономии, не прочитав ни слова. Перед глазами всё та же туманность Андромеды, а в животе тугой ледяной узел. Джереми перевели в лазарет, и я больше его не видел.

В смотровое окно постучал надзиратель.

— Тебя вызывают к начальнику.

— Садись, Джонни! — предложил начальник. До этого я никогда его не видел, а Джонни меня звали только папа с мамой. — Сегодня утром я разговаривал с твоим отцом. — Начальник откинулся на высокую спинку кожаного кресла и осторожно, будто боясь сломать, взял тонкую золотую ручку. — По его словам, у твоей матери рак. Опухоль удалили, но, возможно, она успела разрастись. Это всё, что я знаю.

Короткий кивок в сторону двери, и надзиратель приготовился вести меня назад.

— В четверг твой отец придёт на свидание и сам всё расскажет.

В четверг утром я побрился, надел чистую робу, которая всю ночь «отглаживалась» под матрасом, и, дожидаясь папу, снимал шапку, тасовал, раздавал и прятал в ладони. Если подумать, из-за этих движений я и встал на скользкую дорожку!

Он не пришёл, и увиделись мы только после моего освобождения.

Двадцать дней спустя, закованный в наручники, я направился по широкой жёлтой, ведущей на волю стрелке к окошку, у которого расписался в получении личных вещей. Ключи от дома, бумажник (без прав Криса Торна), часы («Где ты их украл, сынок?»), солнечные очки и пачка жвачки. Наличные из полутора долларов в начале срока превратились в тридцать семь. Регистратор выдал коричневый бумажный пакет в кассовое окно и пропустил через автоматическую дверь. Не комната, а каменный мешок, по углам горгульями сидели два надзирателя. Под их присмотром я переоделся — изъятые в день поступления в арестный дом вещи ждали на низенькой скамейке: широкие прямые джинсы, тенниски, футболка с символикой «Нью-Йорк доллз». Перед выходом из раздевалки мне снова надели наручники (к этому времени я уже машинально подставлял запястья) и провели ещё через две автоматические двери, оба раза объявляя моё имя по селектору.

— Джон Долан Уинсент!

У второй двери наручники сняли, и я свободным человеком вышел в зал ожидания: копы, пластиковые стулья, автоматы с газировкой и сигаретами, взволнованные родственники… только папы нет.

— До очень скорого свидания! — ободряюще проговорили надзиратели, захлопывая тяжёлую дверь.

Глава 8

Выйдя на улицу, я услышал, как сигналит машина. Октябрьское утро выдалось ясным, но холодным, небо — пронзительно голубое, ветер обжигал уши и пальцы, в лужах на асфальте тонуло красное солнце. Машина снова просигналила. Это папа — похоже, ему не терпится поскорее отсюда убраться.

Приехал на коричневом «ранчеро», которого я раньше не видел. Пассажирская дверь сильно помята — интересно, кто отличился: папа или предыдущий хозяин? Судя по нервному ропоту мотора, пикап на последнем издыхании. За тридцать дней в арестном доме я стал совсем другим человеком, и поначалу отец показался мне чужим. Его облик помню лишь частично: жирные чёрные волосы, орлы, флаги, черепа на предплечьях и таинственное 13 1/2 на тыльной стороне левой ладони. Меня татуировки никогда не привлекали: вполне хватало врожденных знаков отличия.

Устроившись на пассажирском сиденье, я первым делом обратил внимание на обнимающие руль руки: пальцы грубые, с наростами и набитыми в драках шишками, на ладонях кровавые мозоли, под обломанными ногтями — траур. Судя по всему, он работает и к бутылке не прикладывается. На глазах солнечные очки с большими стёклами; надо же, вылитый коп! Никакого «Привет» и «Как дела?». Папа нажал на газ и кивнул в сторону конверта с личными вещами.

— Вышвырни отсюда свои шмотки! Они неудачу приносят.

Я вытащил ключи, бумажник, жвачку и показал на старую бочку для нефтепродуктов, стоящую у входа для посетителей.

«Пронос посторонних объектов на территорию арестного дома запрещён. Все посетители будут подвергнуты личному досмотру».

— Заверни вот туда, к урне, — попросил я.

— Открой окно и выброси. — Не отрывая глаз от дороги, отец помчался прочь со стоянки.

Так прошла наша встреча. Можно подумать, он забрал меня с затянувшейся тренировки по футболу и мы опаздываем на ужин. Лишь через полтора часа езды в полной тишине я понял, что впервые вижу папу в очках.

Чем дольше длилось тягостное молчание, тем сильнее хотелось узнать, как мама, однако огромные полицейские очки внушали какую-то робость. Но вот мы приехали домой, и я сам всё увидел.

Старый дом с двумя спальнями, который снимали родители, уже снесли, так что папа подогнал «ранчеро» к панельной пятиэтажке, поставил в крытом гараже (место номер 49) и провёл меня в квартиру. Красная дверь (тоже номер 49) — кто знает, сколько таких в бесконечно длинном коридоре! Наш похожий на барак дом вместе с тремя братьями-близнецами обрамлял грязный, неухоженный двор. Размытый дождём песок наполовину засосал старый трёхколёсный велосипед, спущенные футбольные мячи, обезглавленных Барби, пустые канистры из-под машинного масла и островки жухлой травы. Чуть позже я нашёл бассейн; на ведущей к нему калитке висит замок, а воды практически нет, за исключением небольшой грязной лужицы, в которой отмокало перекати-поле размером с шину бульдозера.

Спальня, кухня, ванная и гостиная, слишком маленькая, чтобы вместить нас с Шелли. В результате мама с сестрой заняли спальню, а мы с отцом — гостиную. В общем, изменилось всё, кроме мамы. Я приготовился увидеть её в покрывающей лысую голову косынке, бледную, с тусклыми бровями. Ничего подобного: мама была такой же, как всегда, только усталой и забывчивой. Чмокнув меня в щёку, она ушла на смену.