Читать книгу "Жалитвослов - Валерий Вотрин"

Окончив трапезу, благословляет всех брат Йодокус и отходит ко сну. Приготовлена уже ему постель, и перед сном молится брат Йодокус и читает Писание, приуготовляясь к завтрашней проповеди.

Наутро колокол созывает всех к проповеди. Множество народа собирается в церкви. Уже с утра душно, дело к грозе. Люди ждут час, ждут другой: проповедник не идет. Наконец, богобоязненный торговец Пауль Уйтендале решает узнать, в чем дело. Он находит брата Йодокуса стоящим на коленях и погруженным в молитву. Монах открывает глаза.

— В чем дело? — почти грубо спрашивает он.

— Люди собрались, ждут, — отвечает смущенный торговец.

— Скажи им — иду, — бросает брат Йодокус.

Но проходит еще час, прежде чем он появляется в церкви. Толпа расступается перед ним. На лице его кроткая улыбка, отчего грубое, крестьянское это лицо неузнаваемо преображается. Многие подходят под его руку просить благословения, вскоре он уже окружен толпой. Часы ожидания в нестерпимой духоте забыты. Он раздает благословения, отвечает на вопросы, многие хотят говорить с ним. Наконец, он вырывается из толпы и направляется к амвону, но вдруг неожиданно останавливается как вкопанный.

Откуда-то вынырнув, путь к амвону загораживает карлица в черном одеянии. Закинув бледное лицо, она ласково улыбается ему снизу вверх. На поясе у нее чернильница, в руке пергамент.

— Здравствуй, Йодокус, — говорит она. — Как, однако, быстро ты ходишь. Еле я тебя догнала. Больно проповедь твою хочется послушать.

— Уходи, Гордыня, — шипит он, оглядываясь. — Чего тебе нужно? Уходи.

— Чего мне нужно? — удивляется она. — Будто не знаешь. Слова твои бесценные записать. А то ведь так и пропадут.

У нее прекрасные глаза, фиалково-синие, мечтательные, на лице — лукавая улыбка. Брат Йодокус, забывшись, осеняет ее крестным знамением. Разумеется, ничего не происходит. Гордыня прыскает.

— Ладно, иди, Йодокус, — говорит она со смехом и уступает ему дорогу. — Иди и скажи что-нибудь этакое, на века. Ты ведь это умеешь. Давай, не подведи меня.

Разъяренный, взбирается брат Йодокус на амвон. Перед ним — море человеческих лиц, застывших, ожидающих. Вмиг улетучивается из него ярость, он испытывает подъем и обрушивает в эту внимающую толпу первые слова:

— О вы, князья раззолоченные, разубранные!..

Да, сегодня первый раз он произносит эту проповедь, замышленную давно, еще когда был он в Мюнстере и встретил там брата Суитгера, много бывавшего в Италии и рассказавшего про тамошние обычаи. Помимо всего прочего, поведал брат Суитгер о том, что не Священное Писание там в почете, но писания греков да римлян, что еще до Христа жили; не лик Христов созерцают там, но обнаженных женщин каменных, выкопанных из земли и выставленных на обозрение. И про школы тамошние рассказал брат Суитгер — как новое стали привносить в учение и затмевать умы учеников.

И вот уже шестой год ходит брат Йодокус по Нижним землям и зрит с ужасом, что все больше и больше людей, среди них много знатных, увлекаются этими новыми идеями, говорят о свободе человека, об эрудиции, о пользе чтения книг. Забывают о страхе Божьем, ненавидят духовенство, глумятся над монахами. Что это как не вертеп разбойничий, где разбойниками — почтенные профессора из Гронингена и Лувена? Да, даже на родине у него, в славном Гронингене, уже открыто говорят об обновлении церкви! И многие знатные эти разговоры поддерживают! Вы, князья раззолоченные, разубранные, прежде подумайте о душе, внутрь себя загляните — там, там сидит дьявол!..

Так он говорит долго, находя слова, от которых люди внизу вздрагивают и закрывают глаза. О, подобны вспышке молнии эти слова, подобны небесному грому. И когда он, набрав в грудь воздуху, готов обрушить новый поток таких слов на внимающих ему, внезапно он слышит то, чему в первые мгновения отказывается верить его слух.

Он слышит смех.

Смех волнами распространяется по толпе, и вот уже неудержимый хохот стоит в церкви. Брат Йодокус умолкает и оборачивается.

Позади него, умостившись на подоконнике, почти вровень с амвоном, Гордыня, от усердия высунув язычок, лихорадочно записывает его слова в свой пергамент. При этом она так потешно гримасничает, делает такие уморительные жесты, что, мол, давай дальше, я записала, что все давно уже перестали слушать брата Йодокуса и только и следят за ней, покатываясь от смеха. Брат Йодокус сердитым жестом прогоняет ее. Но вскоре новый приступ хохота прокатывается по церкви: карлица втихомолку хочет влезть на то же место, но подоконник высокий, она прыгает на своих коротких ножках и никак не может взобраться. Уже и на хорах смеются. Хохот стоит в церкви, покатывается стар и млад, женщины и мужчины, знать и простолюдины. Наконец, Гордыне удается влезть на подоконник. Тут она присаживается, устраивает пергамент на коленях, ставит рядом чернильницу и величественно кивает брату Йодокусу — дескать, продолжай, что вызывает — нет, не хохот, а просто вой, рев звериный.

Бледный, разъяренный, стоит брат Йодокус, вцепившись руками в кафедру.

Он все же заканчивает проповедь, которая еще пару раз прерывается взрывами смеха, когда карлице на подоконнике становится скучно, и она деланно зевает. После же проповеди он через боковые двери покидает церковь и бежит из Неерхарена. Лицо его горит, брата Йодокуса бросает то в жар, то в холод от пережитого унижения. Давно такого не случалось. Если быть точным, то с самого Лейдена, где он проповедовал в большом соборе, когда эта вот самая Гордыня явилась туда со свитой карликов-арапов и стала на потеху всей толпе записывать его речи. При этом она громко комментировала их с преувеличенным восторгом, а кое-где вставляла свои замечания относительно их грамотности. Тогда он в гневе выгнал ее из собора. Но проповедь все равно была сорвана. Он сделал все, чтобы это происшествие не разошлось по другим городам, но разве в силах человеческих остановить дурную молву? И вот уже в некоторых общинах встречают его со смехом, хоть туда не заходи. Но что хуже всего, в последнее время стал замечать он, что Гордыня следует за ним по пятам. Воистину настала для него пора испытаний.

К вечеру небеса разверзаются. Потоки воды обрушиваются на окрестности. Быстро холодает. Промокший до костей, бредет брат Йодокус по раскисшей дороге, и посох служит ему единственной опорой. Нет, не огнь и серу припас Господь для Ланакенских лесов, но потоп вселенский. А брат Йодокус что предрекал? Предрекал, что накажет Господь лес Ланакенский, припасет для него какую-нибудь казнь. А заодно и для разбойников его.

— Сказал, что накажет, и наказывает, — сипло кричит брат Йодокус, голос его срывается.

В Ланакен он прибредает уже затемно и останавливается на каком-то постоялом дворе. Здесь уже полно народа, пережидающего ненастье. Брат Йодокус, ни на кого не глядя, пробирается к очагу. Его трясет, холод пробрал его до костей.

— Здравствуй, Йодокус, — слышится рядом знакомый голосок. Брат Йодокус поворачивается. Так и есть — она уже здесь, Гордыня. Стоит рядом, улыбается.

— На этот раз я оказалась быстрей, — говорит она и вдруг замечает, в каком он виде. Встревожившись, она подходит, берет его за руку: — Пойдем наверх, там еще есть свободные комнаты. Ну-ка, поживее комнату для знаменитого проповедника, брата Йодокуса! — кричит она на весь двор.