Читать книгу "Грозные чары - Мэри Стюарт"

Не помню уже, о чем именно он меня спрашивал и много ли я была способна рассказать ему, но, хотя мы с ним вращались в совершенно разных театральных кругах, я все же довольно много знала о том, что происходит в светском обществе; и помню, что, в свою очередь, восхищалась, слыша, как он небрежно и мимоходом упоминает имена, которые для меня были столь же далеки и высоки, как тучи на горе Пантократор. Сэр Джулиан недвусмысленно дал понять, что считает меня крайне занимательной собеседницей, но даже сегодня я не могу догадаться, в какой степени на самом деле это вышло благодаря его обаянию. Знаю лишь, что, когда под конец он повернул разговор на мои собственные дела, вы бы подумали, что это и есть кульминационный момент, к которому вела вся искрометная болтовня.

– Ну а теперь расскажите мне о себе. Что вы делаете и где? И почему мы до сих пор не встречались?

– Боже ты мой, я и близко не попадала к вашей лиге! Собственно, я только-только добралась до Уэст-Энда!

Я осеклась. Последняя фраза слишком близко затрагивала не только события, но и чувства, которые я не обсуждала ни с кем, даже с Филлидой. У меня тоже имелось свое тщеславие.

– Пьеса провалилась? – Там, где сочувственный тон непрофессионала был бы лишь оскорбителен, непринужденный голос Джулиана Гейла действовал удивительно успокаивающе. – А что это было?

Я сообщила ему название, и он кивнул.

– Да, любимый голубок Мак-Эндрю, верно? На мой взгляд, не очень мудрая попытка со стороны Мака. Я читал эту пьесу. Кем вы были? Этой, как ее там, девушкой, которая закатывает неправдоподобные истерики весь второй акт напролет?

– Ширли. Да. Я играла отвратительно.

– Там ведь не за что ухватиться. Фантазия такого рода, маскирующаяся под реализм рабочего класса, требует жесткого отбора и безупречного чувства времени, а не просто неконтролируемого словесного поноса, если вы простите мне это выражение. И женские образы у него никогда не получались, вы обратили внимание?

– А Мэгги в «Единственном конце»?

– Вы можете назвать ее женщиной?

– Ну... пожалуй, вы правы.

– Я прав в том, что вам нечего винить себя за Ширли. А что на очереди?

Я замялась.

– Вот так, да? – произнес он. – Что ж, бывает. Как мудро с вашей стороны временно все бросить и удрать на Корфу, пока можете! Помнится мне...

И он перешел к подробнейшему изложению ехидных и невероятно смешных историй, действующими лицами которых были один прославленный театральный агент тридцатых годов и нахальный молодой актер, в котором я без труда узнала самого сэра Джулиана Гейла. Когда он закончил и мы отсмеялись, я вдруг обнаружила, что сама делюсь кое-каким личным опытом, в котором никогда ничего смешного не находила – и даже не думала вообще кому-либо рассказывать. Теперь же, не знаю отчего, разговор об этом доставлял облегчение и даже удовольствие. Зубчатые тени Кастелло незаметно удлинялись, вытягиваясь по поросшим травой каменным плитам, а сэр Джулиан слушал, комментировал и задавал вопросы, словно «заманил» меня на эту террасу лишь затем, чтобы послушать жизнеописание посредственной молодой актрисы, которая в жизни не играла ничего, кроме вторых ролей.

Какой-то легкий звук вдруг остановил меня и заставил резко обернуться. Я напрочь забыла про Макса Гейла и не слышала, как он снова вышел из дома, но он был тут, сидел на балюстраде, откуда все было прекрасно слышно. И долго ли он уже так сидел, я не имела ни малейшего представления.

Только тогда я заметила, что уже начало смеркаться. Штраф был уплачен сполна, настало время уходить домой, но вряд ли я могла начать прощаться буквально через несколько секунд после того, как заметила присутствие Макса Гейла. Сперва надо было отдать дань приличиям.

Я обернулась к нему.

– А вы ездили утром полюбоваться шествием, мистер Гейл?

– Я? Да, я там был. Видел вас в городе. Вы заняли хорошее место?

– Я стояла на Эспланаде, возле самого угла Дворца.

– Все это... довольно трогательно, не находите?

– Очень. – Я улыбнулась. – Вы как музыкант должны были оценить оркестры.

Он засмеялся, и я сразу увидела в нем отражение его отца.

– Еще как. А когда все четыре играют разом, это и вправду нечто.

– Лейтмотив для твоей «Бури», Макс, – сказал ему отец. – «Этот остров полон звуков».

Макс усмехнулся.

– Пожалуй. Хотя даже я постеснялся бы воспроизвести иные из них.

Сэр Джулиан повернулся ко мне.

– Мой сын пишет музыку к киноверсии «Бури».

– В самом деле? Как замечательно! Сдается мне, вы приехали для этого в самое подходящее место. Поэтому вы и выбрали Корфу после того, как утопили вашу книгу в Стратфорде, сэр Джулиан?

– Не совсем так... скорее, игра случая. Я знаю этот остров вот уже тридцать лет, и у меня тут живут друзья. Но все-таки приятное совпадение, что Максу досталась эта работа, как раз когда мы обосновались здесь.

– Так вы действительно думаете, будто это остров Просперо?

– А почему бы нет? – ответил вопросом на вопрос Джулиан Гейл, а Макс добавил:

– Ну вот, началось.

Я удивленно поглядела на него.

– А что я такого сказала?

– Ничего. Решительно ничего. Но если вы предлагаете человеку объяснить теорию, которую он вынашивает уже столько недель, то должны приготовиться к лекции, и, судя по блеску в глазах моего отца, теперь вас уже ничего не спасет.

– Но мне бы так хотелось ее выслушать! Кроме того, ведь ваш отец способен при желании заставить даже телефонный справочник звучать как «Война и мир», а уж его личная теория о «Буре» должна быть и впрямь чем-то особенным. Не обращайте на него внимания, сэр Джулиан! Так почему вы считаете, что Корфу подходит на роль острова Просперо?

– Вы изумительная молодая леди, – сказал сэр Джулиан, – и если вам взбредет в голову вырвать мои розы с корнями и унести прочь, я пошлю Адони вам помочь. Нет, по зрелому размышлению, лучше пошлю Макса. Ему будет полезно немножко позаниматься настоящей работой, вместо того чтобы слоняться вокруг в этом лунатическом трансе, в котором, по-моему, живут все музыканты... Кто это сказал, что настоящий мудрец не тот, кто требует, чтобы что-то доказали перед тем, как он в это поверит, а тот, кто готов верить во что угодно, пока это не окажется неправдой? – Не знаю, но на мой слух это звучит определением провидца или гения.

– Все розы, – с чувством заявил сэр Джулиан. – Слышишь, Макс? Моя теория касательно «Бури» – это теория провидца или гения.

– Само собой, – откликнулся сын.

Он все еще сидел на балюстраде, прислонившись к каменной вазе в углу.

Я украдкой изучала его лицо, ища сходство с отцом, но, кроме каких-то самых общих признаков и иногда случайного выражения, ничего не находила. Глаза – черные, а не серые, и глубже посаженные, рот – прямее, все черты менее подвижны. Мне показалось, что в этом лице – в слабых черточках меж бровей, в форме губ – таится какая-то нервозность, а подчеркнутая невыразительность всего, что Гейл-младший говорил и делал, могла объясняться его старанием контролировать свои порывы или просто избежать подражания отцовскому обаянию. Там, где сэр Джулиан, по-видимому, чисто автоматически пускал в ход все свои чары, Макс свои отбрасывал. Мне показалось, что он даже стремится не нравиться, тогда как его отец, сознательно или бессознательно, обладал типично актерским желанием, чтобы его все любили.