Читать книгу "Азартные игры высшего порядка - Мария Симонова"

А ведь все могло быть совсем иначе, он и по сей день работал бы смотрителем в раю (пускай и не подозревая об этом), если бы разорился тогда на одну-единственную бутылку этого проклятущего коньяка, хотя бы и не лучшего: всех тех денег, что он потратил в тот роковой вечер на скверное пиво, вполне могло бы на нее хватить. Ну, на полбутылки-то уж точно хватило бы. Но чем отмеривать себе аптекарскими дозами коньяк, Лобстер предпочел залиться пивом, хоть оно ему, как он впоследствии припоминал, сразу не понравилось. Верный организм способен был перегонять с нужным результатом — в чем Лобстер не раз уже убеждался — самые смелые и неожиданные вливания. Но, видно, что-то уж совсем не так было с этим пивом: приняв его во вполне умеренном — по своим меркам — количестве, он впервые за всю историю своего алкоголизма не смог преодолеть ста метров, отделявших родной кабак «Альбатрос» от родного же дома.

Дурноту он ощутил сразу же по выходе из «Альбатроса» и, собрав тающие силы, истратил их абсолютно все на рывок до ближайшего «шкафа»: не пристало смотрителю «метать харчи» на обочине вверенной ему дороги. Что он стал делать в «шкафу», Лобстер не помнил абсолютно и предполагал, что сие укромное сооружение стало последним приютом, чем-то вроде временной гробницы для его несчастного, отравленного злодейским пивом тела.

Очнулся Лобстер оттого, что его били судороги. И обнаружил себя лежащим на дощатом полу того самого «шкафа». После двух безуспешных попыток подняться, чудом избежав кунания головой в сортир, Лобстер пришел к удивительному выводу: в судорогах сотрясается вовсе не его тело, а сам «шкаф». Мгновенно ощутив себя «при исполнении», Лобстер рывком встал на ноги и распахнул дверь, собираясь разобраться по всей строгости, кто там снаружи безобразничает, тряся с помощью неизвестного приспособления кабинку.

«Разборки» длились не более секунды.

Лобстер все еще возился с задвижкой — руки что-то плохо слушались, когда снаружи кто-то попытался к нему вломиться, и он очень хотел бы думать, что это просто проезжий, которому стало невтерпеж. Хотя успел очень хорошо разглядеть мелькнувшую в полуметре от двери зубастую пасть… Крокодила? Может быть. А может, и ящерицы. С тремя парами длинных многосуставчатых лап.

Вот, значит, как она начинается, горячка-то белая…

Мысль о том, что он находится в аду, Лобстеру в тот момент еще не пришла: слишком уж все вокруг — сам Лобстер и окружающий его тесный сортир — было грубым и материальным. И даже надписи на стенах были те же самые, столько раз читанные им в родном «шкафу».

Рухнув задницей на унитаз, Лобстер со вставшими дыбом и, наверное, поседевшими волосами ожидал продолжения бреда. Но удары в дверь вскоре прекратились. Однако кабинку продолжало лихорадить, хотя теперь-то Лобстер понимал, кого это на самом деле лихорадит. Вот когда он осознал, что белая горячка — это и впрямь серьезно. Настолько серьезно, что собственные кошмары способны, пожалуй, разорвать его в клочки.

Тогда-то Лобстер и уронил в отчаянии руки. При этом правая ладонь наткнулась на что-то, стоящее на полу у его ног и очень напоминающее горлышко бутылки.

Опустив взгляд, Лобстер убедился, что внизу действительно скромно притулилась бутыль — большая, налитая под горлышко светло-коричневой жидкостью. Свинтив крышку и понюхав жидкость, Лобстер вначале не поверил собственному носу. После первой же дегустации его осенило, что знаменитая делириум тременс способна воплотить в жизнь не только кошмары алкоголика, но и его самые заветные мечты. Но шельмы-доктора хранят это в глубокой тайне, чтобы держать своих пациентов-алкоголиков в вечном страхе перед заболеванием.

Спустя какое-то время Лобстер глядел уже на свой недуг новыми глазами — не полными ужаса, а налитыми мудростью замечательного напитка: да, у него был — и продолжается — приступ белой горячки, но рано или поздно приступ кончится, а вместе с ним исчезнут и кошмары. Обидно только будет, если заодно с остальными галлюцинациями испарится и его утешительный приз — сиречь бутылка.

«Шкаф» периодически потряхивало, на что Лобстер давно бы уже начхал, не мешай ему это прикладываться к источнику мудрости. Как вдруг снаружи загрохотало совершенно апокалиптически, вместе с тем Лобстера стало швырять об стены. Бутылка выскользнула из его рук, он пытался ее поймать, но она все ускользала, заливая сортир коньяком, и в конце концов улетела в канализационную дыру. Лобстер был уже полон решимости нырнуть за ней — он тогда еще не знал, что коньяк станет вскоре его проклятием, — но, к счастью, дыра оказалась для него слишком узкой.

Тем временем снаружи наступило затишье.

Посидев еще немного, оплакивая свою утрату, Лобстер постепенно пришел к выводу, что это была последняя судорога болезни: ниспосланная ему в утешение бутыль так или иначе исчезла из его жизни, стало быть, должны теперь исчезнуть — так или иначе — и другие галлюцинации. Вот только выходить из надежного «шкафа» совсем не хотелось. Страшно было выходить. Боялся Лобстер того, что он может там увидеть. Хоть и понимал, что выйти-то все равно рано или поздно придется.

В конце концов Лобстер осторожно встал, стараясь не шуметь, отодвинул защелку и чуть-чуть приоткрыл дверь. Поглядел в щель, слегка толкнул дверь, и она, печально скрипнув, отворилась во всю ширь.

Лобстер стоял в дверном проеме неподвижный, оцепеневший, словно пассажир, ехавший на юг и увидевший в конце пути заснеженные дали. Нет, он по-прежнему находился на мосту, даже узнавал по некоторым признакам свой родной участок. Вот только часть этого участка бесследно исчезла: налево, метрах в пятидесяти, в мосту зиял чудовищный провал, словно бы обкусанный по краям гигантскими зубами. Сама Трасса несла на себе жуткие следы: темно-красные пятна и длинные красные полосы, тянущиеся к таинственному провалу. Кое-где валялись окровавленные клочки одежды, а поперек дороги стоял изуродованный автомобиль со следами крови на выбитых стеклах. В довершение Лобстер заметил какой-то круглый предмет у обочины, подозрительно похожий на откушенную голову.

Лобстер ощутил, что он словно бы куда-то отплывает, и, чтобы не упасть, ухватился за косяк. Сознание отказалось воспринимать картину как реальность, уцепившись за разработанную уже версию: горячечный бред. Видимо, в развитии. Лобстер мало что знал о течении этой болезни, помимо крокодилов и чертей, являющихся на первой стадии. К примеру, коньяк, найденный в сортире, не мог быть настоящим. А как по жилам славно разошелся!

Мысль о коньяке подействовала благотворно. «Альбатрос» уцелел и стоял на своем прежнем месте, на первый взгляд невредимый. Лобстер перешагнул порог и устремился к зданию быстрым шагом, постепенно переходящим в бег. Вне стен «шкафа» он ощутил себя беззащитным, как новорожденный цыпленок без скорлупы, как танкист без своего танка. Казалось ему, что звук его шагов отдается эхом в уцелевших зданиях, где за каждой дверью, в каждом оконном проеме притаились монстры, успевшие уже опять проголодаться.

Он ворвался в пустой кабак, как раненый гонец со срочным поручением; роняя стулья и натыкаясь на столики, пробился к бару, перевалился через стойку, безошибочно, почти не глядя, ухватил с полки пузатую красавицу, давно уже облюбованную в мечтах, — коньяк «Андре Наллин», в просторечии «адреналин», двадцатилетней выдержки. Тут же, за стойкой, откупорил и приник к горлышку, глотая, словно обыкновенное пиво, без смака, без удовольствия, как обязанность. Хотел ведь? Столько лет хотел!