Читать книгу "Не отступать! Не сдаваться! - Александр Лысев"

15

…Старший лейтенант оказался командиром роты во втором батальоне. Еланин видел его несколько раз, еще до войны, на полевых учениях, но фамилии не запомнил. Еще там, в лесу, когда все отдыхали после сумасшедшей беготни, старший лейтенант подошел к Еланину и, вскинув руку к козырьку фуражки, коротко представился: «Тищенко». Теперь подполковник был обязан этому Тищенко жизнью, иначе никак не назовешь. Ведь не подоспей старший лейтенант со своими солдатами, пусть даже и совершенно случайно, к тому окопу, пустил бы Еланин себе пулю в лоб, и на том бы все и закончилось. А сейчас они идут по лесу, и есть реальная возможность добраться до своих. И они шли, шли долго, пытаясь достигнуть все удалявшейся и удалявшейся на восток линии фронта. За это время Еланин настолько запомнил лица восьмерых своих спутников, с которыми ему пришлось столько вынести и перетерпеть, так прочно врезались в память эти лица, что он вряд ли смог бы забыть их когда-нибудь в своей жизни.

И они вышли. Все девять. Лишь полк в количестве двух тысяч человек не вышел… И сейчас, глядя на Тищенко, Еланин вспоминал именно ту июньскую трагедию, происшедшую с ним и его полком, да и не только с ними одними. Вспоминал, потому что видел перед собой это лицо — одного из своих спутников в том страшном пути; вспоминал, потому что подобное вычеркнуть из памяти невозможно. И мысленно вставали перед глазами лица тех, остальных, служившие живым напоминанием трагедии и в то же время символом решимости и веры.

Но то были воспоминания хотя и самые страшные, но дела дней вчерашних. Сейчас же надо думать о сегодня и завтра, думать и действовать во имя их. Вместе с Тищенко подошел подполковник к столу, расстелил на нем карту. И работал с капитаном ровно столько, сколько того требовало дело, уточняя, спрашивая, отвечая на вопросы и отдавая распоряжения. Лишь через час, когда комбат ушел, вернулись к Елагину захлестнувшие его после доклада в штабе мысли, болью отозвались в сердце, подкатили комом к горлу.

И тут же, как продолжение трагедии, возник перед ним Особый отдел Западного фронта. Маленькая комнатка с заклеенными крест-накрест бумагой стеклами, капитан в малиновых петлицах за письменным столом. Смутное чувство беспокойства пришло к Еланину не сразу. Сперва было удивление. Убедившись в каверзном характере задаваемых капитаном вопросов, Еланин долго не мог понять — зачем? С какой целью тот пытается все время на чем-то подловить его, в чем-то обличить. А когда понял, что разговор сводится не к выяснению истины, а к доказательству вины, пришло возмущение. И он прямо, с раздражением спросил капитана, какую задачу он ставит перед собой: разобраться ли во всем или же сделать из него, Еланина, предателя и труса.

— А кем вы сами себя считаете? — прищурясь, глядя на Еланина, спросил капитан.

И вдруг, грохнув кулаком по столу, сорвался на крик:

— Кто вы такой, когда бросили свои позиции южнее Гродно и без приказа отошли во время боя?! Как вас еще можно назвать, кроме предателя и труса, когда вы оголили фланг и способствовали разгрому дивизии? Кстати, не вы один… А? Отвечайте!

При таких словах Еланин чуть не задохнулся от гнева и возмущения. Лишь чудовищным усилием воли сдержал он себя и, сглотнув слюну и сжав зубы, заговорил:

— Хорошо, я вам отвечу. Вам должно быть известно, что приказ я получил от командира дивизии. И позиции я не бросил, а отступил на заранее подготовленные, и после этого целый день держался на этом, как вы изволили выразиться, оголенном фланге!

— Но вы все же отступили! — настаивал капитан.

— А что прикажете мне делать, когда утеряна связь, когда рядом нет никаких частей, а немцы прут танками; а у меня их остановить средств нет. А я все-таки отступал, а не бежал, как некоторые. И в том, что никаких других приказов ни от кого не было, моей вины нет!

— Ладно, — усмехаясь одними губами, сказал капитан. — А объясните мне, пожалуйста, как это вы полк свой бросили?

— Бросил?! Я не бросил. Тогда на шоссе такое творилось, что… — Еланин покачал головой, не имея возможности даже подобрать наиболее красноречивых слов.

— Что вы струсили, — охотно подсказал капитан.

— Неправда! Мы организовали круговую оборону и держались, до последнего человека держались.

— А вас каким считать? — укоризненно качая головой, с искоркой насмешки в глазах и уверенностью в своей правоте, спросил капитан.

— По-вашему, я виноват в том, что остался жив? — тихо, с расстановкой произнес Еланин.

— Вы виноваты в том, что погиб вверенный вам полк, — сурово проговорил капитан.

— В таком случае, кого же винить в гибели десятков таких полков? Лишь их командиров? Я, значит, такой-разэтакий, не справился со своими обязанностями, а тот, кто подобное допустил, вроде бы и ни при чем. Так?

Впившись глазами в капитана, Еланин ждал ответа. Но тот, видимо, решив, что разговор зашел слишком далеко, не стал обострять и без того накалившуюся обстановку. Он вынул из верхнего ящика стола лист бумаги и, положив его перед Еланиным, сказал:

— Вот вам бумага, вот ручка. — На белый лист легла авторучка. — Если мало, вот еще. — Капитан вынул еще один лист, положил его рядом с первым и, прихлопнув по обеим листам пятерней, закончил: — Пишите все: начиная с первых минут, где находились, какие принимали меры, от кого какие приказы получали! — Последние слова капитан произнес несколько иным тоном, вскинув брови и подняв вверх указательный палец, подчеркивая подобным жестом и мимикой особую значимость сказанного.

— В общем, все. Ну и таким же образом далее: маршрут отступления, где, когда и при каких обстоятельствах была утеряна связь, как приняли и как разворачивался ваш последний бой. Ясно?

Еланин взял листы, ручку, поднявшись со стула, вместо ответа спросил с нескрываемой иронией и злостью:

— Разрешите выполнять, товарищ капитан?

— Да-да, — будто ничего не замечая, отвечал тот. Даже посоветовал: — Вот тут, по коридору налево, у окна можете и начинать.

Еланин молча направился к двери, нарочно чеканя шаг. Уже выходя, столкнулся с поспешно пробирающимся в ту же комнату низеньким, карапузного вида майором-особистом. Майор бросил на Еланина неприязненный взгляд зло смотревших из-под черного лакированного козырька надвинутой на лоб фуражки не менее черных глаз и, толкнув плечом, прошагал в комнату, захлопнул за собой дверь. Еланин поморщился от недоброго взгляда майора и, недоумевая и проклиная в душе капитана, которому понадобилось, неизвестно зачем, заставлять Еланина писать все то, о чем тот поведал ему десять минут назад (причем капитан в подробнейшем виде и так сам все записывал), направился к окну. Примостившись на подоконнике, принялся писать. Наморщив лоб, скрупулезно извлекал из памяти мельчайшие детали, сопутствовавшие происшедшим событиям. Писал и пытался найти в написанном хоть тень собственных ошибок. И, не находя нигде даже таковой, приходил в недоумение и раздражение от всего того, что происходило с ним сейчас… Подобным образом проработал полчаса. Еланин уже исписал один лист и принялся за второй, когда в коридоре послышались шаги. Ну шаги и шаги — что тут такого, мало ли кто может идти куда-то по своим делам. Однако эти шаги были другие — непохожие на быстрые и деловитые — связного или дежурного, спешащих на доклад. Наоборот, они приближались медленно и в то же время неотвратимо, гулким эхом отдаваясь в голове.