Читать книгу "Дилемма Джексона - Айрис Мердок"

— Милое, милое дитя, не плачь, я люблю тебя, мы все тебя любим… У тебя впереди вся жизнь, и что бы ни случилось… Но с Мэриан тоже все будет хорошо…

— Вы такой добрый, только… Кажется, мне нужно прилечь…

— Да, да, приляг, а я пойду… Только, прошу тебя, непременно приходи сегодня вечером ко мне на ужин, хорошо? Оуэн и Милдред тоже будут…

— А Эдвард?

— Не знаю, я не смог с ним связаться, видно, он вернулся в Хэттинг. Но ты в любом случае приходи…

Они встали. Бенет поцеловал Розалинду в горячую щеку. Она была выше Мэриан ростом, почти такая же, как Бенет.

По дороге к вокзалу Виктория Бенет снова занялся самобичеванием. Совершенно очевидно, что он должен был заметить это еще там, в галерее. Бедняжка Розалинда влюблена в Эдварда. Этого только не хватало! Он намеревался отправиться домой, но теперь решил предпринять еще одну вылазку. Взяв такси до Ноттинг-Хилла, Бенет расплатился с водителем, не доезжая до дома Эдварда, и медленно прошел вперед.

Его внимание привлекла лестница, прислоненная к фасаду дома. Осмотрев, он обогнул ее и поднялся по ступенькам к парадной двери. Там позвонил в звонок, подождал, позвонил еще раз, покричал в щель почтового ящика, потом отступил. Попасть в сад было невозможно. Бенет ощутил почти неодолимое желание взобраться по лестнице и заглянуть в окно. Что он ожидал там увидеть? Мертвого Эдварда, распластанного на полу? Бенет поспешил уйти.

Теперь ему совершенно не хотелось возвращаться домой. Он снова взял такси, велел ехать на Бромптон-роуд и там, в маленьком ресторанчике, заказал себе обед, однако выяснилось, что он почти не может есть. Только чтобы куда-нибудь идти, он отправился в «Хэрродз» и стал перебирать там какие-то дорогие галстуки, необъяснимым образом ассоциировавшиеся у него с Эдвардом, которого он ожидал здесь увидеть. Бенет снова начинал ощущать потерю индивидуальности. После смерти Тима это с ним частенько случалось.

Выйдя из универмага, он перешел улицу и побрел в парк, где, дойдя до скульптуры Питера Пэна, стал наблюдать, как люди бросают хлеб возбужденно толкающимся лебедям, уткам, гусям, лысухам, чайкам. Другие птицы — цапли и даже большие бакланы — вели себя осторожнее. Эта картинка, а также вид Питера Пэна заставили Бенета наконец поспешить домой.

Там он сразу позвонил Элизабет Локсон, которая сказала, что очень хотела бы прийти к нему на ужин, но сегодняшний вечер у нее занят. Потом Бенет набрал номер Присциллы Конти, автоответчик которой сообщил, что она снова уехала в Италию. У Туана телефон не отвечал, Александра не было дома. Бенет позвонил в офис Чарлзу Мокстону, который с сожалением сообщил, что они с Дженни сегодня идут в оперу. Телефон Мэриан, разумеется, молчал. Измотанный Бенет на минутку прилег на кровать поверх покрывала и тут же заснул. Ему приснилось, что Пенндин горит.

За ужином, разумеется, говорили о Мэриан, но в какой-то момент по молчаливому согласию оставили эту тему и оживленно заспорили о Соне из «Войны и мира». Оуэн — серьезно или в шутку, понять было трудно — утверждал, что Толстой изображает ее не иначе как дурочкой, живущей по чужой подсказке, Николенька видит ее насквозь и вскоре бросает, а Наташа под конец совершенно справедливо называет глупой кошкой, униженно пресмыкающейся перед семьей[20].

Милдред подобная интерпретация возмутила, она бросилась страстно защищать Соню как бедную, но храбрую, благоразумную и бескорыстную девушку, подло обманутую болваном Николенькой и абсолютно не понятую недалекой, злой и неблагодарной Наташей, которую Толстой в финале романа называет-таки — и совершенно правильно! — глупой.

В конце концов, горячилась Милдред, это преданная и любящая Соня спасла вероломную Наташу от полной катастрофы, предотвратив ее побег с мерзким Курагиным. Так что, закончила она, Соня, усталая и никем не замечаемая, разливающая чай, словно какая-нибудь служанка, — это образ молчаливой и самоотверженной добродетели!

Появившийся к этому времени Туан встал на сторону Милдред. Бенет упорно отстаивал ту точку зрения, что Толстой, который в конце благородно отождествлял себя с Пьером, выказывал презрение и к обеим девушкам, и к Николеньке, а всю свою любовь, несомненно, отдавал маленькому сыну князя Андрея как безгрешному образу будущей России.

Оуэн, обожавший поддразнивать Джексона, вдруг поинтересовался его мнением. Джексон, неслышно скользивший из кухни в столовую и обратно, с улыбкой ответил, что он всегда на стороне мисс Сони. Это рассмешило Милдред и вызвало раздражение у Бенета. Потом спор перешел на «Письма Асперна» — украл ли Генри Джеймс сюжет пушкинской «Пиковой дамы», услышав его от Тургенева? И наконец они вернулись к исчезновению Мэриан. Спустя некоторое время Туан заметил, что ему пора домой, и тихо исчез.

— Бедный мальчик совсем не умеет пить, — заметил Оуэн.

Была почти полночь, они снова говорили о Мэриан, и тут Оуэн возвратился к любимой теме Милдред:

— Разрешить женщинам принимать сан, монашенкам — носить модные платья… Признайся, ты мечтаешь наложить лапу и на потир! Только не забывай, что потир — это чаша Грааля, предмет магический. Религия — вообще магия! И в конце концов, разве не сама Непорочная Дева строго указала женщинам их место, когда определила Этос[21]как свою тайную обитель, куда не было доступа женщинам?

— Ангел, принесший благую весть, преклонил колена перед Девой Марией, — напомнила Милдред.

— Да, но что она, бедная девочка, подумала в тот миг? — парировал Оуэн, — Симоне Мартини[22]прозрел душу ее и увидел, как она отшатнулась от него в страхе и ужасе!

— Где Джексон? — спросила Милдред.

— Наш темный ангел упорхнул, как Ариэль. Я так и не понял до сих пор, он нарочно изображает этот акцент?

— Ариэль не был ангелом, — поправил его Бенет.

— Дядюшка Тим, кажется, называл Джексона Калибаном, если не ошибаюсь, — припомнила Милдред. — Ведь Калибан был единственным, кто действительно хорошо знал остров, животных, обитавших на нем, растения, произраставшие там, был чуток, деликатен и…

— Нет, он говорил о Киме, — возразил Бенет. — То есть он сравнивал Джексона с Кимом, который, как известно, бегал по крышам и сообщал новости.