Читать книгу "Старый гринго - Карлос Фуэнтес"

Как зыбко, думал старый гринго этим утром, духовное наследие, которое отец получает от всех своих отцов и передает всем своим сыновьям; ему верилось, что он знает это лучше многих других, а потом заговорил вслух, не заботясь, поймет ли его Арройо, потому что должен был высказаться, ибо его можно обвинить в придуманном им отцеубийстве, но не он творил историю целого народа, похожую на историю преступлений старых отцов, свое уже отживших. Да, он действительно знал то, о чем говорил, даже тогда, когда с одного взгляда поставил моральный и социальный диагноз личности мисс Уинслоу, он, старик, вооруженный фигляр, уже почти порвавший всякую связь с человечеством; сын кальвиниста, устрашенного муками ада и в то же время любившего поэзию Байрона, и вдруг помешавшегося от страха, что собственный сын убьет его как-нибудь ночью во сне, сын — сначала неуемный фантазер, а потом — страшный циник, презирающий все, что его семья унаследовала и естественным образом соблюдала: бережливость, экономность, веру, почитание предков, добропорядочность. Он взглянул на Арройо, который и не думал его слушать. Гринго сказал, что самое смешное в том, что сегодня сын шел тем же путем, какой проделал тут его отец в 1847-м.

— Смотри, — сказал Арройо, — скот подыхает.

Но старик не видел пастбищ семейства Миранда, его глаза ослепил луч внезапной мысли о мертвом отце, который шел в прошлом веке живым по Мексике, а теперь мог бы спросить сына, не приехал ли тот сюда, зная, как оскорблена Мексика и настроена против американцев, не приехал ли сын сюда именно по этой причине, и желая — вдобавок к обвинениям в адрес своей североамериканской родины — нанести ей еще одно оскорбление: спровоцировать Мексику сделать так, чтобы он, американец, не отважился сделать по-своему, забыл бы о долге, чести и самоуважении и умер не так, как задумал, а окочурился бы от страсти к какой-то девице.

— Вы бы в моем возрасте могли полюбить молодую девушку? — шутя спросил старый гринго.

— А ты бы получше охранял молодых девушек, чтобы с ними чего плохого не случилось, — улыбнулся ему в ответ Арройо. — Я уже сказал — стереги ее как следует, думай, что это твоя дочка.

— Я это и хотел сказать, генерал.

— И больше ничего ты не хотел сказать, индейский генерал?

Старик усмехнулся. Его иногда страшно подмывало дать себе волю, а момент сейчас был вполне подходящий, к тому же еще неизвестно кто — Арройо или он — будет убит в предстоящей схватке.

— Нет, я размышлял о вашей судьбе, генерал Арройо.

Арройо снова заулыбался:

— Моя судьба — это моя судьба.

— А позвольте мне ее представить такой же, как у Порфирио Диаса, — вызывающе сказал гринго. — Позвольте мне представить, что когда-нибудь в ваших руках будет вся власть, сила, орудия угнетения; что вы станете надменны и равнодушны к судьбам других. Есть ли революция, которая избежала этой судьбы, генерал? И почему ее сыны должны избежать судьбы своей матери, революции?

— А ты мне скажи, есть ли страна, которая не претерпела этих бед, включая твою собственную, гринго? — спросил, выпрямившись в седле, Арройо так же спокойно, как старый гринго.

— Нет, я говорю о вашей личной судьбе, а не о судьбе какой-нибудь страны, генерал Арройо. Вы спасетесь от порчи только в одном случае: если умрете молодым.

Эти слова вопреки намерениям старика даже, казалось, развеселили Арройо.

— Ты угадал мои мысли, индейский генерал. Я никогда не мог представить себя старым. А ты сам? Почему не загнулся вовремя, старый черт? — захохотал Арройо.

Старый гринго уступил вызову мексиканца и сказал ему только то, о чем иногда говорил со звездами: мексиканская земля… никогда он ее раньше не видел, хулил ее по указке своего хозяина Херста, имеющего тут невероятно большие поместья и угодья и страшащегося революции, и поскольку босс не мог сказать: «Идите защищать мои владения», то говорил: «Идите защищать наши жизни, североамериканские граждане в опасности, интервенция необходима…»

— Ох, уж эти гринго! — воскликнул Арройо с едва скрываемым раздражением. — Им одно — они тебе другое… Дело в том, что ты не знаешь, на что мы имеем право, ничего ты не знаешь. Кто рождается в хижине, где солома от кровли к носу липнет, на все имеет право, индейский генерал, на все!

Рассуждать или размышлять было больше некогда, они подъехали к каменистому откосу, где генерала ждал дозорный и доложил ему, что все сделано как приказано.

Арройо взглянул в упор на старика и сказал, что надо выбирать. Они решили заманить федералов в западню. Часть повстанческих сил двинется по равнине на встречу с регулярной армией, на что армия и рассчитывала, пойдет во фронтальную атаку, как и учат в академиях. Другая же часть повстанцев рассеется в горах за линиями федералов, люди даже цветом сольются с камнями, как вон те ящерицы, только с хвостами поменее, громко и невесело рассмеялся Арройо, и пока федералы станут, как их учили, сражаться на равнине с отвлекающими партизанскими силами, остальные повстанцы отрежут врага от подкреплений, атакуют с тыла, и мышь окажется в мышеловке.

— Говорите, надо выбирать?

— Да, где хочешь быть, индейский генерал?

— На равнине, — сказал старик не колеблясь. — Не ради славы, поймите, а ради опасности.

— А, значит, партизанская борьба тебе кажется не такой опасной.

— Нет, она более опасна, хотя менее славна. Вы — ночной воитель, генерал Арройо. А также обязаны думать о разных вариантах. Мне же, как я понимаю, на равнине надо лишь разудало мчать вперед, не слишком думая о том, что пушечное ядро может отхватить голову. Это как раз то, что мне надо.

На азиатском лице-маске Арройо не отразилось никаких эмоций. Он пришпорил лошадь в сторону горной тропки, а дозорный указал старику путь прямо, к отряду на равнине. Старик смотрел на лица повстанцев, тоже ничего не выражавшие. Думали ли они так же, как он? Знали? Тоже не боялись смерти или только подчинялись приказам, веря в удачу? Шли они в бой, ведая ли о действе, которое устраивал этот удивительный генерал Арройо — сын не беды, думал гринго, а многообразных предков, Арройо — комплекс чужеродных генов.

Потом, во главе бешеной атаки, старик об этом уже не думал, успев лишь заметить на ходу, что никто ни о чем не думает — все во власти ритма конской скачки, землетрясения от дробящих камни копыт и храпа коней, спокойствия полуденных облаков и стремительного лета мятежных штыков, оставляя позади себя своих мертвых и мчась к тяжелым и неповоротливым французским пушкам. В это же время опешившие артиллеристы вдруг замерли, услышав, ощутив шумы, каскадом низвергавшиеся за их спинами: содрогание и трепет гор под лавиной несущихся вниз лошадей, не боящихся сломать себе шею; дикий вой людей с блестящими — крест-накрест — патронными лентами на голой груди и в словно по воздуху летящих сомбреро, этих близнецах солнечного диска.

Федералы совсем сомлели от жары в своих тесных мундирах Французского иностранного легиона, в твердых каскетках, сжимавших череп, а повстанцы вихрем неслись к ним с гор и по равнине под командованием бесстрашного гринго, к батарее, даже не оглядываясь назад на трупы конников, над которыми в мексиканском небе, как всегда бывало, уже кружили стервятники-сопилоты и возле которых уже бродили, принюхиваясь, свиньи, освобожденные снарядом из своего жалкого сарая и теперь вольно гулявшие по бесплодной земле — взъерошенные бестии цвета серой слизи, приглядываясь, вправду ли эти тела мертвы и их нечего бояться, чтобы потом, с хрюканьем, наброситься на них и затеять свой пир в час багровых сумерек.