Читать книгу "Ангелы террора - Сергей Шхиян"

— Со мной тоже, — без лукавства сказал я, правда, имея виду совсем другое, чем то, что она.

Действительно, последние два часа со мной происходило что-то необычное.

Такого острого желания обладать женщиной я давно не испытывал. Не в силах сдержать эмоции, я, буквально как подросток, терзал под шубой ее мягкую, нежную плоть, да еще, как вурдалак, скрипел зубами. Все это в свою очередь так завело Александру Михайловну, что и она за компанию начала прерывисто стонать и дала полную волю своим рукам.

— Какой ты необузданный! — шептала она, подставляя лицо и тело моим рукам и губам. — Это волшебство! А ты знаешь, что я замужем? — совершенно, по моему мнению, ни к месту, вдруг спросила она.

— Догадываюсь, — ответил я, — мне называли твою девичью фамилию, кажется Домонтович? А что это меняет?

— Я не живу с мужем, — не отвечая на мой вопрос, сказала она, — но у меня есть другой близкий человек…

— Только один? — чуть не ляпнул я, отвлекаясь от упоительного блаженства предощущения обладания, однако вовремя поймал себя за язык. — И кто это?

— Он замечательный человек, его зовут Александр Саткевич.

— Он что, сейчас в имении? — с тревогой спросил я. Любовный треугольник в данный момент меня никак не прельщал.

— Нет, Александр в Петербурге. Он служит в Генеральном штабе, — задумчиво ответила Александра Михайловна, и я почувствовал, что она внутренне и физически от меня отстранилась. — Он хочет, чтобы я развелась с мужем и вышла за него. Меня это очень волнует…

— Что именно? — спросил я без особого интереса к теме ее личной жизни. Меня в тот момент больше волновали низменные страсти, а не моральные и семейные проблемы. Александра отодвинулась и откинула голову на спинку мягкого сиденья. Мне пришлось отпустить ее и включиться в беседу.

— Ты не хочешь разводиться?

— У нас все так сложно получается. Я хотела, чтобы он женился на моей подруге Зое Шадурской, — говорила она. — Зоя такое чудо! Мы даже начали жить вчетвером, коммуной, и…

Сначала я подумал, что Александра Михайловна говорит о шведской семье, но сообразил, что для ее времени такое слишком круто, и спросил другое:

— И ты сама влюбилась в этого Саткевича?

— Откуда ты знаешь? — поразилась она.

— Догадался, — не очень любезно ответил я. Говорить в ответственный момент, когда мои руки увлеченно обследовали «новые владения», о старых привязанностях со стороны Коллонтай было не очень тактично. Она не обратила внимание на мой тон и продолжила облегчать душу:

— Да, я полюбила Сашу, но не могу оставить и Володю.

— Откуда взялся еще и Володя?

— Володя — это мой муж, Владимир Коллонтай.

— А…. — только и нашелся протянуть я. Получалось, что я в этой компании вообще сам четвертый.

Заведи она такой разговор раньше, я, скорее всего, не сидел бы сейчас в темноте возка. Сложные любовные многоходовки меня никогда не привлекали. Особенно, если в дело шли русская трагичность и душевные надрывы. Любителей бесконечно выяснять отношения вместо того, чтобы просто любить или, в крайнем случае, ненавидеть, больше чем достаточно, но это совсем не мое амплуа. Потому я не поддержал тему любовного многоугольника и вернул руки на старое место, под теплую полу шубы Коллонтай.

— Ты только посмотри, какая чудесная ночь! — воскликнула Александра Михайловна, вздрагивая от особенно откровенной ласки, внешне стараясь остаться спокойной светской дамой.

Я мельком глянул в небольшое окошко. Ничего необыкновенного, на мой взгляд, во вьюжной ночи не было. Только то, что от выпавшего снега стало немного светлее, но так, чтобы можно было любоваться зимними панорамами Подмосковья.

— Да, красиво, — неопределенно ответил я. Потом добавил, чтобы сделать ей приятное: — Действительно, чудесная ночь.

— Тебе не кажется, что снежинки похожи на белых пчел, которые летят в свой огромный улей? Посмотри, какие расплывчатые очертания леса и поля, как это не похоже на Италию, и как все у нас величественно и масштабно. Мне кажется, что в России, огромной, бедной, несчастной, заложен дух нового времени. Уже ее бесконечные размеры имеют космические масштабы. А здесь такая мне знакомая красота очертаний, и здесь я начала постигать основы марксизма! Когда наш народ, наконец, станет свободным и счастливым, и мы, гордые и сильные люди, создадим новый прекрасный мир!

— И в огороде у нас будет расти бузина, а в Киеве жить дядька, — так и хотелось сказать мне, запутанному этой феерической женщиной в красотах ветреной осенней ночи и гимне освобожденного труда.

— Тогда, когда труд станет свободным, а люди гордыми и красивыми, только тогда нам, революционерам, по-настоящему можно будет посвятить себя искусству, — докончила свой монолог Александра Михайловна.

Я промычал что-то одобрительное. Она не слушала, упиваясь красотой и звучностью своих слов:

— Ты любишь стихи? — меняя тему разговора, спросила она.

— Вообще-то люблю.

— Прочитай то, что тебе особенно нравится.

Сбитый с «темпа» странными переменами в настроении молодой женщины, резко меняющимся, не в «контексте» происходящего действия, я с усилием выбрался из эротической расслабленности.

— Что тебе прочитать? Ты любишь лирическую поэзию? — чтобы только что-то сказать, спросил я.

— Да, да, она чудесная! — с неожиданным пылом воскликнула Шурочка. — Я люблю, люблю!

— Вообще поэзию? — только и нашелся глупо переспросить я.

— Я люблю все возвышенное! Все тонкое и изящное! А ты, ты любишь?!

Шурочка говорила взволновано, с напором. Мне показалось, что я пропустил какой-то момент разговора, таким неожиданным и необъяснимым был ее восторг.

— Да, да, конечно, я тоже, — тусклым голосом ответил я.

— Ах, как трудно встретить сердце, которое бьется в унисон с твоим! — далее заявила революционерка и почему-то заплакала.

Я прижал ее к себе и начал молча гладить влажные от слез щеки. Что с ней происходит, я попросту не понимал. Пришлось, как она и просила, привлечь на свою сторону поэзию. Хорошие стихотворения — замечательная палочка-выручалочка, особенно когда не знаешь, что говорить:

Снег идет, снег идет.

К белым звездочкам в буране

Тянутся цветы герани

За оконный переплет.

Снег идет, и все в смятенье,

Все пускается в полет,

Черной лестницы ступени,

Перекрестка поворот.

Снег идет, снег идет,

Словно падают не хлопья,

А в заплатанном салопе

Сходит наземь небосвод…

Как мог проникновенно читал я, а Александра Михайловна сидела, откинувшись на мягкую спинку и, не отрываясь, смотрела в маленькое окошко экипажа. Когда я окончил чтение и замолчал, сам зачарованный красотой простых слов Бориса Пастернака, она только вздохнула: