Читать книгу "Бертран из Лангедока - Дмитрий Володихин"

Фалькон что-то сказал, но Бертран не расслышал и потому, чтобы скрыть смущение от возникшей неловкости, брякнул:

– Слыхал я как-то от домны Аэлис, когда гостил в Пюи на празднике, что вы, эн Фалькон, – ханжа и святоша и что в вашем присутствии мухи со скуки дохнут…

Фалькон еле заметно улыбнулся.

– Я видел из окна вашего сына, эн Бертран. Кажется, его зовут Итье?

– И чем был занят мой сын? – поинтересовался эн Бертран.

– О, – сказал Фалькон. – Он дрался.

Бертран поднял бровь и, налив в чистый кубок вина, протянул Фалькону.

Эн Раоль де Маллеон, который прислушивался к их разговору, засмеялся.

– С Савариком?

– Да.

– И кто побеждал?

– Итье, – сказал Фалькон.

Эн Бертран посмотрел на эн Раоля и пожал плечами, как бы желая выразить сочувствие, которого на самом деле вовсе не испытывал.

Эн Раоль, повернувшись к слуге, постучал ногтем по кувшину: пустой. Слуга тотчас же поспешил принести еще вина.

И вот, влив в марсельского купчика изрядное количество крови доброй лангедокской лозы, эн Бертран потребовал принести виолу, кликнул жонглера Юка и пригласил Фалькона принять участие в поэтическом состязании. А именно этого эн Раоль и желал всей душой.

Жонглер Юк выбрался оттуда, где угощался попеременно фруктами, вином, мясом и мягким хлебом с запеченными орехами, почему-то вытряхнул из растрепанных волос солому и, подхватив виолу, с ходу завел прекрасную сирвенту, сочиненную эн Бертраном во славу зеленых холмов Лимузена.

И еще пел жонглер Юк о радости войны: о том, как, пробудившись до света, мчится воин по росистой траве, как доносится издали звон оружия и потревоженно звонят по всей округе колокола.

И еще пел он о даме, при воспоминании о которой полнится светом душа.

Эн Бертран слушал и голова у него слегка кружилась, ибо выпил он доброго вина изрядно.

После же Юк с изящным поклоном передал виолу Фалькону де Марсалья, дабы тот ответил на безупречную эту сирвенту какой-нибудь песней собственного сочинения. А прочие благородные господа могли бы послушать и сравнить. Первенство же пусть определит хозяйка, домна Раймонда, как это и заведено при тех дворах, где в чести куртуазность.

Поначалу Фалькон молчал и только струны впустую перебирал; после же запел. Голос у него оказался сильный, высокий, немного резкий – иной раз, чудится, вот-вот сорвется; однако ж ни разу не сорвался, так что эта прерывистость была точно острая приправа к доброму мясному блюду.

Слушали, а за окнами медленно угасал день. Вот уже слуги внесли горящие факелы – почти никто и не заметил, когда солнечный свет погас и в зале сделалось темно.

И спел Фалькон де Марсалья о различных знаках, какие подают прекрасные дамы своим рыцарям, когда хотят без слов сказать им: надейся. Различны те знаки – примятый на дороге цветок, брошенный где надо платок, лоскут драгоценной ленты, привязанный к рукояти меча (и как он там оказался?)

Изящная песня, тонко изображающая переходы от надежды к созерцанию, от созерцания к частичному обладанию. Все заслушались.

Дама для влюбленного – божество, продолжал Фалькон, и потому любой знак ее внимания ценен для поглощенного Амором кавалера больше, чем некогда для Константина небесное видение креста с надписью: «Сим победиши».

Ибо Амор иной раз оборачивается беспощадной войной, где нет, однако, побежденных…

И вдруг Бертран как ахнет кулаком по столу, как закричит страшным голосом:

– Что? Что ты сказал?!.

Виола взвизгнула, будто перепуганная женщина, и затихла. Фалькон в изумлении на Бертрана поглядел. Однако видно было, что со страхом своим он быстро справился и осведомился учтиво:

– Не могли бы вы повторить свой вопрос, эн Бертран? Ибо, увлеченный пением, я не вполне его расслышал.

Бертран, мрачнее полуночи, на Фалькона уставился.

– Я спросил: кому вы сулите победу в вашей песне, эн Фалькон де Марсалья?

– Влюбленному рыцарю, – ответил Фалькон.

– Как его имя?

– У него нет имени в этой песне, – пояснил Фалькон, отдавая виолу жонглеру Юку.

– Вы назвали какое-то имя, – настойчиво повторил Бертран. Он слегка задыхался, словно злоба схватила его за горло крепкими пальцами.

Фалькон еще раз пропел последнюю строфу – о ценности знаков внимания дамы:

«…И коль Амор охватит паладина, то всякий дамы мимолетный жест ему важнее, чем для Константина победу предвестивший крест…»

– Победу – ДЛЯ КОГО? – в третий раз суровой прозой вопросил Бертран – ни дать ни взять грозовая туча, готовая разразиться молнией и градом.

Фалькон растерялся.

– Для императора Константина Великого, – еще раз объяснил он гневливому шателену из Борна. – Если вы помните, перед решающей битвой ему явилось небесное знамение – большой крест и слова – «Сим победиши»…

Бертран поморгал, тяжело вздохнул и вдруг засмеялся.

– Ох, – выговорил он. – Прошу меня простить. Как же вы осмелились такое при мне выговорить, эн Фалькон де Марсалья: чтобы победа была отдана Констанину!..

Тут Фалькон улыбнулся.

– Вижу теперь, эн Бертран, что для вас во всем мире существует только один Константин – ваш несчастный брат.

– Вот именно, – сказал Бертран. – И будьте уверены: я сделаю его по-настоящему несчастным.

После этого разговоры пошли совсем о другом. Домна Раймонда увенчала победой, конечно же, сирвенту Бертрана, а самого Бертрана одарила цветком из своей прически.

Вскоре – поскольку время было уже позднее и гости изрядно притомились за пиршеством и куртуазными развлечениями – их развели по постелям и уложили спать.

* * *

Как уже говорилось, Шателайон – владение процветающее. Во всем здесь виден достаток. За городком начинаются ухоженные поля; под городскими стенами пасутся тучные стада коров и свиней; замок Шателайон выглядит необоримой твердыней. А еще дальше, за деревней, начинается лес, который также принадлежит эн Раолю.

И знатная же там охота! Два дня минуло с тех пор, как эн Бертран де Борн прибыл ко двору властителя Шателайона, а уже вознамерились гости насладиться охотничьей потехой.

И вот собралась большая охота. Взяли с собой и Саварика, и Итье, а из слуг эн Бертран взял Жеана. Жонглер Юк заявил, что ему противно любое пролитие крови, кроме совершаемого над домашними животными, нарочно для этой цели выкормленными, и потому остался в замке. Для домны Раймонды оседлали красивую белую лошадку кроткого и смирного нрава.

Охоту эн Бертран любил, потому что она похожа на войну. Однако любил он ее все же меньше, чем войну, ибо на охоте не так много опасностей, как в ратном деле.