Читать книгу "1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера? - Андрей М. Мелехов"

Таким образом, вполне возможно, что окончательную дату советского «Дня М», сам того не зная, предопределил... Адольф Гитлер. И сделал это в тот момент, когда назначил окончательную дату нападения на СССР. Это, напомню, произошло 14 июня 1941 года. 15 июня, если верить И. Буничу («Роковой просчёт Сталина», с. 813), этот факт подтвердили сразу три присланных в Москву разведдонесения: от советского военного атташе в Германии (и резидента ГРУ) генерала Тупикова; от резидента-нелегала НКВД в Берлине Кудрявцева (со ссылкой на Х. Шульце-Бойзена из штаба Люфтваффе) и от знаменитого главы «Красной капеллы» Леопольда Треппера («Большого шефа»). В тот же день было получено предупреждение от агента ГРУ в Японии Рихарда Зорге: он назвал ту же дату – 22 июня. Правда, Зорге в Москве в тот момент не очень доверяли... Тем не менее после целой череды почти одинаковых предупреждений, полученных от разных разведисточников, на следующий день – 16 июня, согласно тому же Буничу, в округа ушла «совершенно неожиданная» директива о демонстративном снижении боеготовности некоторых частей в период с 20 по 23 июня. Именно эта связь между решениями двух диктаторов может являться одной из причин того, что в советских архивах до сих пор не откопали бумагу с точной датой начала операции «Гроза» («Гром»?). Ведь дата эта могла быть привязана по времени не только к действиям советских войск, планировавших закончить развёртывание к 10 июля 1941 года, но и к действиям войск германских. Если это так, то напрашивается вывод: ликвидация Гитлера должна была произойтив течение 21 июня.

Это вполне объясняет и заранее напечатанные (17–19 июня?) советские листовки с объявлением открытой фазы мобилизации начиная с 23 июня 1941 года. Дело в том, что если у Сталина имелись основания надеяться на «паузу» в несколько дней, то операция «Гроза» могла начаться и через некоторое время – скажем, в период с 25 по 30 июня, когда все 170+ дивизий первого стратегического эшелона за 2–3 дня нарастили бы свою численность с трёх миллионов до полагавшихся им по мобплану М-41 четырёх миллионов бойцов и подошли бы к границе. Подобную паузу, в течение которой оскорблённый своими же «провокациями» или «скомканным» нападением немцев Советский Союз, вполне открыто завершил бы мобилизационные мероприятия в приграничных округах, представить совсем нетрудно. Даже с точки зрения нового германского руководства (которое к тому времени совсем не обязательно оставалось бы нацистским), СССР имел бы на это полное моральное и юридическое право. Если принять мою гипотезу, то тут же становится понятным спокойствие, царившее в среде высшего советского руководства в течение 21 июня. Попробуем взглянуть на действия большевистской верхушки в этот день с точки зрения имеющейся у нас информации. Я постарался воспользоваться как можно большим количеством различных источников, чтобы постараться понять, что делали в этот день Сталин и его подручные.

Последний мирный день

По сообщениям советских историков (в частности, В.А. Анфилова), с утра и до самого вечера 21 июня 1941 года в Кремле, в Маленьком уголке, с частыми (на час-два) перерывами, заседало Политбюро. Вспомним, что уже утром 21 июня сотруднику наркомата Госконтроля Д. Ортенбергу в Наркомате обороны приказали облачиться в военную форму и ждать выезда с Тимошенко в Минск – на Западный фронт. В то же утро К. Симонова озадачили написанием антифашистских песен. 21-го же начальник Ортенберга по Госконтролю – Лев Мехлис – неожиданно (или наоборот – вполне ожидаемо) возглавил Политупр Красной Армии, сменив на этом посту товарища Запорожца (сохранив по совместительству пост наркома Госконтроля). Иными словами, «серый кардинал» Хозяина вдруг превратился в самого главного замполита, которому было поручено приглядывать за военными.

По словам Виктора Суворова, на том же заседании Политбюро начальник Разведупра генерал-лейтенант Голиков «доложил о грандиозной концентрации германских войск на советских границах, об огромных запасах боеприпасов, о перегруппировке германской авиации, о германских перебежчиках и о многом-многом другом. Голикову были известны номера почти всех германских дивизий, имена их командиров, места их расположения. Было известно очень многое, включая название операции «Барбаросса», время её начала и многие важнейшие секреты. После этого Голиков доложил, что подготовка к вторжению пока не начиналась, а без подготовки начинать войну невозможно. На заседании Политбюро Голикову был задан вопрос: ручается ли он головой за свою информацию и если он ошибся, то Политбюро вправе сделать с ним именно то, что было сделано со всеми его предшественниками» («Ледокол», с. 312).

Между прочим, Д. Мёрфи приводит выдержку из статьи Голикова в журнале «Международные отношения» за 10 октября 1969 года. Голиков, в частности, упоминал о том, что одним из самых важных в плане информации о предстоящем нападении Германии был его доклад № 5 за 15 июня 1941 года. Этот доклад высшему военному и политическому руководству страны, по словам бывшего начальника ГРУ, «давал точные цифры по немецким группировкам, сосредоточенным против каждого из наших приграничных округов – Прибалтийского, Западного и Киевского – на 400 км в глубь германской территории. Мы также знали о численности германских войск в Румынии и Финляндии... От разведисточников ГРУ нам было известно о дате вторжения. Мы сообщали руководству и о каждом решении Гитлера в очередной раз отложить выступление (главным образом из-за недостаточной готовности его войск). Мы выяснили и доложили детали всех стратегических вариантов нападения на СССР, составленных германским Генштабом, включая и пресловутый план «Барбаросса» («What Stalin knew. The Enigma of Barbarossa», перевод с английского мой, с. 210). Д. Мёрфи поспешил тут же добавить, что, поскольку архивных свидетельств существования доклада № 5 не обнаружено, он, скорее всего, являлся «плодом воображения» Голикова. Может, и «плод»: только зачем тогда Голиков указал «реквизиты» отчёта – номер и дату?.. Ведь мог написать что-то расплывчато-неконкретное в хорошо знакомой манере советских мемуаристов: «кое-кто кое-где у нас порой...» Не забудем, что это была статья в журнале: у человека имелась возможность всё взвесить и перепроверить, потратив на это месяцы (если не годы). Не удержусь и напомню читателю, что якобы рассказанная Жуковым (то ли Симонову, то ли Безыменскому) басня о будто бы показанном ему Сталиным письме Гитлера выдумкой бывшему американскому шпиону Мёрфи не показалась – несмотря на констатированное им же полное отсутствие архивных следов и в данном случае!

Так или иначе, по какой-то загадочной причине Политбюро якобы согласилось с будто бы приведёнными Голиковым аргументами: мол, скорого нападения ждать не стоит. И это в обстановке, когда накануне – в 2.40 ночи 21 июня – из штаба Западного фронта была получена разведсводка, сообщавшая, что противник снял проволочные заграждения на границе, а из лесов слышен шум моторов. Ссылаясь на «Сборник боевых документов Великой Отечественной войны» № 35 (с. 15), выпущенный Воениздатом ещё в 1958 году, историк М. Солонин в своей книге «22 июня. Анатомия катастрофы» сообщает, что «последняя довоенная разведывательная сводка штаба Западного ОВО заканчивалась констатацией того, что «основная часть немецкой армии в полосе против Западного Особого военного округа заняла исходное положение» (с. 15). И, естественно, это не было исходное положение для отправки на Запад – покорять Британию (так почему-то решил И. Бунич).