Читать книгу "Мидлштейны - Джеми Аттенберг"
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я весь вечер ее слушала, с меня довольно! Просто отвези ее домой. Чья это тетка, твоя или моя?
Оба вскинули глаза, по лицам, как рябь по воде, скользнули рефлекторные улыбки. Вечер был долгий, и притворяться уже не хватало сил.
— Посуда. — Робин смущенно показала измазанные кремом тарелки.
Мать забрала их.
— Ужин получился чудесный, — сказала Робин.
— Приезжай к нам, когда захочешь, — ответила женщина.
— Я отвезу вас на станцию, — вставил отец.
* * *
Дэниел как-то ухитрился загнать ее на ужин к родителям, хотя она много месяцев старалась держать с ним дистанцию. С той самой ночи, когда они первый раз переспали и она прошептала ему на ухо: «Это ничего не значит». Он тогда промолчал, и Робин восприняла это как согласие или, по крайней мере, отсутствие возражений. Он был для нее соседом и другом, но отношений она больше не хотела. Нет ничего хуже, чем отношения. Столько обязательств. Компромиссов. Споров. Кто-то всегда страдает в конце. Иногда страдают оба.
* * *
В электричке было много тех, кто возвращался домой с пасхальных седеров, но Робин и Дэниел ни на кого не обращали внимания. Они сели и сползли пониже в креслах. Дэниел вытащил из кармана двух резиновых лягушечек, надел их себе и Робин на пальцы и постучал головой одной игрушки по голове другой.
— Я застала твоих родителей на кухне. Они ругались, — сказала Робин.
Он пожал плечами.
— Да, у них случается.
— Это было ужасно.
— Не все ссоры кончаются разводом.
Дэниел снял с пальца лягушку и посмотрел в окно.
— Ты теперь в этом специалист? — спросила Робин.
Она вдруг потеряла над собой контроль: говорила не то, что думает, сердце горело, руки и ноги стали как тряпочные.
— А ты не допускала мысли, что твоим родителям лучше друг без друга?
Каждый день, с тех самых пор как мать сказала, что Ричард ее бросил.
— Нет, — ответила Робин, красная, потная, надутая ложью.
Она объелась грудинкой и везла домой еще целую коробку. Мясо Робин собиралась тут же выкинуть. Может, выкинуть и Дэниела?
— Слушай, до этого часа все шло прекрасно. И вечер вполне себе удался, ведь правда? — Он легонько ткнул ее в плечо. — Не так уж и плохо немного побыть еврейкой.
— Ничего особенного.
— Да что с тобой? Разве такой праздник может не понравиться?
— Дело в другом. Мне кажется, если уж повторять все эти слова, хранить верность обычаям, соблюдать традиции, нужно действительно верить. Любить по-настоящему. А я не вижу, за что любить. Почему это — правильно, а все остальное — нет? Никогда не понимала.
— Не усложняй. Можно присоединиться, просто чтобы почувствовать связь с чем-то высшим. Мне так спокойнее. Я знаю, что не один.
— Для этого есть друзья.
— Иногда друзей не хватает.
— Все равно ты меня не убедил.
«Мы всю жизнь будем об этом спорить», — подумала она.
— Да ты прямо скала. Расслабься.
— Нет.
Кто осудил бы ее за то, что она заплакала? Разве кто-то поверил, что она и в самом деле — скала? Кто назвал бы ее слабачкой, нюней, жалкой девчонкой, если она расплакалась, потому что проигрывает спор, теряет себя и растворяется в другом человеке, чему противилась так долго? Кто отвернулся бы от нее, кто перестал бы ее уважать, узнав, что она из тех девушек, которые рыдают, поняв, что влюблены?
Письмо пришло в пятницу, но Эди уже знала, о чем оно. Дочка, Робин, с несчастным видом шваркнула его на кухонный стол. Эди приехала с работы и сидела совершенно без сил, положив руку на упаковку диетического печенья (без жиров, самый криминальный ингредиент — сахар). Она торопливо подцепила край тонкой пленки, посредине открылась рваная щель, и вместо одного ряда темных бисквитиков появилось целых два. Эди чуть расширила трещину пальцами, и глазам предстали все три. Вот они. Ждут. Печенья совсем не пахли, будто сотканные из воздуха, и в желудке от них оставалось такое же чувство. Сколько ни съешь, никогда не наешься. Однажды ночью, убедившись, что все спят, Эди проглотила две коробки — просто для проверки — и ничего, ничегошеньки не почувствовала.
Она подвинула коробку поближе к дочери, та встала, взяла половину ряда и снова уселась на другом конце стола. Шесть обезжиренных бисквитов.
— Похоже, дело серьезное, — сказала Эди.
Робин устремила на нее пустой мрачный взгляд — веки припухли, изо рта торчит край печенья, точно беспомощная мышь у кошки из пасти. Дочь была такой же пухленькой и розовощекой, как Эди в ее возрасте, только пониже ростом, а потому казалась шире в бедрах. Робин проглотила печенье. Она не разговаривала с матерью два дня, потому что Эди не разрешила вовремя съездить в больницу, а потом осталось только вот это письмо.
Его прислали из школы. Робин уже прочла его и спрятала обратно в конверт, поэтому Эди вытащила листок одной рукой, держа в другой печенье.
Мальчик покончил жизнь самоубийством. Другого отправили в психиатрическую лечебницу. (Это в письме не упоминалось, но Эди сегодня звонили на работу из школы.) Неделей раньше, на выходных, оба мальчика и ее дочь ездили на рок-фестиваль, где выступали «Смэшин Памкинс». Хотя Робин вернулась пьяная, Эди не стала устраивать скандал. Напиваясь, дочка вела себя примерно: никакого нытья и похмелья на следующий день. Держать ей волосы, пока она склонилась над унитазом, тоже не приходилось, как в молодости — соседкам по общежитию. Робин просто хихикала и бредила концертом; судя по всему, к ней никто не приставал. Может, и стоило прочитать нотацию о вреде алкоголя, но кто была Эди, чтобы учить людей, что им пить и есть, а что — нет.
Они с дочерью дружили всегда, а особенно сблизились, когда Бенни уехал в учиться в Шампейн, и дом совсем опустел. Муж, Ричард, разрывался между тремя своими аптеками, вкладывал деньги в какие-то финансовые пирамиды, разъезжал туда-сюда и, несмотря на все неудачи, работал не покладая рук (тут надо было отдать ему должное). Мать и дочь остались вдвоем и объединили силы на кухне. Эди рассказывала, что произошло за день (иногда то, что рановато слышать подростку). Например, о коллегах по юридической фирме, которые всегда оказывались намного интереснее, чем выглядели в своих резюме: воровали из офиса канцелярские принадлежности, играли в свободное время джаз, пили, а кто-то перенес операцию по удалению опухоли. Или о женщине из очереди в продуктовом, у которой было слишком много детей, блузка с огромным вырезом и целая сотня скидочных купонов — почему-то все на кошачий корм! А еще всегда было что сказать о семье, о дальних родственниках, которые разводились — она-то знала, что долго их брак не продержится, — или вспомнить что-нибудь грустное о тех, кто приехал из России до войны и сразу после, потому что «нужно знать свои корни». Мать и дочь сидели вдвоем на кухне, перед ними на столе высилась гора продуктов и упаковки со всякими вкусностями — обе их очень любили.
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Мидлштейны - Джеми Аттенберг», после закрытия браузера.