Читать книгу "Человек под маской дьявола - Вера Юдина"

Генрих стоял у самой первой ступени, широкой лестницы ведущей на верхние этажи, и держал на руках насмерть перепуганного ребенка. У Александра на лбу виднелась шишка, но он не плакал, а с интересом и трепетным страхом смотрел в глаза мужчине, изучавшем его с не меньшим интересом.

Я бросилась к Генриху, и забрала у него Александра. Мальчик доверительно обнял меня своими крохотными ручками, продолжая смотреть на странного человека, так пугавшего его до этой самой минуты.

Генрих словно вырвался из оцепенения и посмотрел на меня странным, туманным взглядом.

— Он упал… Я вышел из кабинета, он увидел меня и бросился бежать… споткнулся и упал. — Виновато начал оправдываться Генрих.

Я держала на руках Александра, но мальчик уже не был так напуган, он с любопытством продолжал смотреть на Генриха.

В тот момент, я могла решить, что Генрих намеренно причинил зло ребенку, но предпочла поверить ему. Я унесла Александра наверх, и оставила в комнате.

— Сиди здесь. — Строго приказала я.

Александр кивнул, захватил в рот большой палец и словно оловянный солдатик замер на месте. Он часто так делал, когда волновался.

Не сдержав умиления, я чмокнула его в розовую щечку, такую сладкую и теплую, и вышла плотно закрыв за собой дверь. Спустившись вниз, я нашла Генриха в кабинете. Он поднял на меня взгляд и тихо спросил:

— Ты мне не веришь?

Я подошла к нему, села на колени и крепко обняла. Он тяжело вздохнул, словно провинившийся ребенок и крепко прижал меня к себе, уткнувшись лицом в мои волосы.

— Иногда мне кажется, что я только сейчас начинаю тебя узнавать. Какой ты есть на самом деле. — Призналась я.

— А мне кажется, что все происходящее вокруг, всего лишь страшный сон… и только ты… ты Анни — настоящая. — его голос дрогнул, но я приняла его признания.

Повернулась к нему, и пугливо коснулась губами его щетинистой щеки. Тогда Генрих обхватил мое лицо руками и впервые поцеловал. Не заботливо, как делал это прежде, словно старший брат, а страстно и трепетно, как мужчина. А я, в ответ, разрыдалась как дитя. Мне было страшно сознаться самой себе, в том, что я начала испытывать к этому нацистскому Дьяволу совершенно новое, глубокое чувство — трепетное и нежное, полное непреклонного самоотверженного самопожертвования. Именно в тот момент, я отдала ему свою душу и подарила сердце.

Зима была в самом разгаре, когда на Генриха совершили нападение. Он только вышел из дома, садился в свою машину, когда группа повстанцев польского народного сопротивления, открыла огонь. Шофер, от полученных ран, скончался на месте. Охрана нашего особняка, незамедлительно открыла ответный огонь. Повстанцы были убиты. Я потом долго горевала, ругая несчастных за этот бессмысленный шаг, приравненный к самоубийству. Мне было жаль их. Бессмысленная смерть, в борьбе за призрачную свободу.

После покушения, Генриха сразу принесли в дом. Он истекал кровью. Вызвали лучшего врача, по иронии судьбы, первым на призыв о помощи откликнулся еврейский врач, польского происхождения. Он прибыл под конвоем и первым делом сделал Генриху укол, чтобы облегчить боль. Из тела Генриха извлекли шесть пуль. Две из них задели жизненно важные органы. Одна из них, чудом не задела сердца. После операции доктор шепнул мне на ухо:

— Небеса хранят Вашего супруга, за Ваши добрые дела. Он обязательно поправится.

Неделю Генрих не приходил в себя, и мы все были уверены, что он уже никогда не откроет глаза. Доктор остался жить в нашем доме, на тот случай, если вдруг начнется рецидив, и понадобится его помощь. Он уехал только после того, как состояние Генриха стабилизировалось и не приходя в себя он начал реагировать на внешние факторы. Он шевелил руками, сжимая и разжимая пальцы. Иногда его веки часто дрожали, а из груди вырывались тихие стоны. Он часто во сне произносил мое имя, а я, в такие моменты сидела рядом и крепко сжимала его холодные пальцы.

В те дни, я не думала о себе, мне было все равно, что эти люди могут сделать со мной, если Генрих не выживет. Я была уверена, что никого не будет волновать судьба русской девушки, взятой в плен на оккупированной территории. Мне бы задуматься об этом, и предпринять хоть какие-то действия, но вместо этого, я целыми днями стояла на коленях у постели Генриха и молилась. Молилась нашему Богу. Молилась Богу, которого Генрих отвергал.

В один из дней, выходя из комнаты, я неплотно прикрыла дверь, на тот случай если Генрих придет в себя и позовет меня.

Когда я вернулась, дверь была настежь открыта. Из комнаты доносились голоса, тихий, спокойный Генриха, и звонкий, мелодичный Александра. Я застыла у порога.

— Она думала ты никогда не проснешься. — Отважно сообщил Александр.

Генрих приглушенно усмехнулся.

— Она была рада этому?

— Нет. Она плакала. Закрывалась в своей комнате и плакала. И часто молилась.

— Молилась? За меня?

— Она просила у Бога дать тебе сил.

— Бога нет.

— Есть. Он тут. Прямо в твоем сердце.

— Она говорила, что у меня нет сердца. — С трудом посмеиваясь ответил Герних.

— Сердце есть у каждого.

Я осторожно заглянула в комнату. Александр сидел на кровати, слишком близко к Генриху, внимательно рассматривая его перебинтованную руку и предплечье.

— Тебе было больно?

— Я солдат. Солдат не знает, что такое боль.

— Не правда. Иногда бывает так больно, что трудно сдержать слезы.

— Я мужчина. Мужчины не плачут.

— Ты не такой как они… Она часто говорит, что в тебе есть много хорошего, но ты всегда скрываешь свою доброту, за маской Дьявола.

— Маской Дьявола? — хрипло рассмеялся Генрих. — Она так говорит?

— Да. — Радостно ответил Александр. — Иногда говорит: «Смотри Александр, он опять одел свою любимую маску — Маску Дьявола».

— А ты знаешь кто такой Дьявол?

— Зло…

— Значит я зло?

— Ты просто боишься открыть глаза и увидеть мир таким, каким видим его мы.

Я все ждала, что Генрих взбесится, и готова была в любую минуту вбежать в комнату и прийти на подмогу маленькому смельчаку. Но Генрих продолжал хранить спокойствие.

— Сколько тебе лет?

— Четыре года. — Гордо ответил Александр, он даже показал четыре пальчика, чтобы самому быть уверенным, что помнит правильно.

— Ты слишком рассудителен для своих лет.

— Моя мама всегда говорила, что я гениальный ребенок.

— А где твоя мама?

В комнате повисла тишина, ударяясь об станы и замирая при каждом вздохе. Двое мужчин, маленький, еврей и взрослый немец, одновременно замолчали, предчувствуя тяжесть гнетущей правды.