Читать книгу "Смерть в Поместье Дьявола - Энн Перри"

Балантайн наклонился вперед, намереваясь защитить Джемайму. Она выглядела самой уязвимой. И любила Брэнди, и вышла замуж, разом прыгнув вверх через несколько ступенек социальной лестницы.

Но Джемайма улыбнулась Кристине, не отведя ясных и таких умных серых глаз.

— Я нахожу, что тема эта крайне неприятна в любое время, — ответила она. — Но с другой стороны, если я смотрю на беду другой женщины, физическую или моральную, не испытывая никаких неудобств, тогда есть необходимость напомнить мне о моей ответственности как человеческого существа.

На мгновение над столом повисла тишина.

Брэнди ослепительно улыбнулся, и его рука шевельнулась, словно он хотел дотянуться через стол до руки жены и пожать ее.

— Очень благочестиво, — в голосе Кристины слышалось презрение. — Ты говоришь так, будто все еще находишься в школьном классе. Тебе действительно надо развивать воображение, дорогая моя. Нельзя быть такой занудой! Общество больше всего на свете ненавидит зануд.

Брэнди побледнел.

— Но оно обычно прощает лицемеров, дорогая. — Он повернулся к сестре. — Поэтому ты и дальше будешь пользоваться успехом, если постараешься не очень уж выставлять напоказ свое лицемерие… что и проделываешь в данный момент. Неприкрытое лицемерие хуже занудства. Такой человек оскорбляет общество своим присутствием!

— Ты ничего не знаешь об обществе, — отчеканила Кристина, к лицу прилила кровь. — Я только пыталась помочь. В конце концов, Джемайма моя невестка. Никому не к лицу говорить, как гувернантка, даже если думаешь, как она. Святый Боже, Брэнди, мы уже отучили свое!

— Именно так, — наконец-то в разговор вступила Огаста. — Никто не хочет, чтобы его просвещали по части социальных болезней, Брэнди. Добудь себе место в парламенте, если тебя это интересует. Кристина права. И зануда не Джемайма: она просто поддерживает тебя, как и положено жене. Это ты невероятно скучен. А теперь, пожалуйста, доставь нам удовольствие, рассказав что-нибудь приятное, или придержи язык и позволь сделать это кому-то еще.

Она повернулась к Алану Россу, не удостоив взгляда сидевшего напротив Балантайна. Тот выглядел печальным и пытался найти нужные слова чтобы озвучить свое мнение: отмахиваться от этого нельзя. Независимо от того, что кому приятно, сам факт существования проституции оставался.

— Алан, — Огаста чуть улыбнулась, — Кристина говорила мне, что ты ходил на выставку в Королевской академии. Можешь рассказать нам, что там интересного? Сэр Джон Миллс[12]выставил свою картину?

Не оставалось ничего другого, как отвечать. Что Росс и сделал, с улыбкой и иронией принявшись рассказывать о выставленных в академии полотнах.

Балантайн вновь подумал о том, как же ему нравится этот человек.

Когда после десерта со стола убрали посуду, Огаста поднялась и дамы отбыли в гостиную, оставив джентльменов покурить, если будет на то желание, и выпить портвейна, который лакей Страйд принес в уотерфордском[13]хрустальном графине с серебряным горлышком и изящной рифленой пробкой.

Даже не зная, почему — вероятно, мысли эти в последние дни не выходили из головы, — Балантайн вернулся к Максу и Девилз-акр:

— Один из убитых — наш бывший лакей Макс. — Он наполнял стакан, поднял его, повернул, разглядывая на просвет рубиновую жидкость. — Питт приходил сюда. Попросил меня поехать с ним и опознать тело.

Лицо Росса оставалось бесстрастным. Он все держал в себе: для посторонних его мысли и чувства оставались тайной за семью печатями. Балантайн помнил Елену Доран, которую Росс любил до Кристины, и тут пришла тревожащая идея: может, так и не перестал любить? И огорчился: как за самого, Росса, так и за Кристину. Может, поэтому иногда она казалась такой уязвимой и становилась такой злой. Счастье Джемаймы, должно быть, сыпалось солью на ее рану.

Но при этом счастье скольких семейных союзов основывалось совсем не на проведенном вместе времени, а на разделенных убеждениях, ценностях? Пыталась ли Кристина завоевать любовь Алана Росса? Она располагала необходимыми для этого умом и красотой, а ее долг состоял в том, чтобы обрести мягкость и великодушие души, а потом продемонстрировать ему. Вновь генерал подумал о том, что должен попросить Огасту переговорить с дочерью.

Брэнди смотрел на него.

— Питт приходил сюда? Разве полиция не знала, кто такой Макс?

Балантайн опять переключился на бывшего слугу.

— Получается, что нет. Он использовал несколько фамилий, но Питт узнал его в лицо… или подумал, что узнал.

Они посидели в молчании. Вероятно, отдавали себе отчет, что убили не того Макса, который служил в этом доме. С тех пор он стал другим. Тогда он определенно не был для них личностью, хотя они жили в одном доме и видели его каждый день, — просто являлся атрибутом домашней обстановки.

— Бедняга, — наконец изрек Брэнди.

— Вы думаете, они когда-нибудь выяснят, кто это сделал? — спросил Росс, повернувшись к Балантайну. На лице читалось волнение. — Если он торговал женщинами, можно представить себе, за что его убили. Этот человек пал так низко…

— Еще ниже торговля детьми, — указал Брэнди. — Особенно мальчиками.

Росс поморщился.

— Господи! — выдохнул он. — Я как-то об этом не подумал. Какие же мы невежественные по части преступлений! Не могу представить себе, что может заставить человеческое существо идти на такое. И однако это делают тысячи, причем в моем родном городе. Я, возможно, каждый день моей жизни прохожу мимо них по улице.

— Мальчиками, — повторил генерал Балантайн, без вопросительных интонаций. Проведя тридцать лет в армии, он не мог не знать про склонности и отклонения от нормы мужчин, находящихся далеко от дома, особенно под воздействием тягот боевых действий. Вероятно, желания эти дремали, пока одиночество и отсутствие женщин не пробудили их, чтобы потом списать все на войну. Генерал не думал, что кто-то зарабатывал на жизнь, продавая детские тела для таких нужд. Он и представить себе не мог, что творилось в голове у таких людей.

— Макс предлагал детей? — спросил Балантайн.

— Думаю, женщин, — ответил Брэнди. — Так, во всяком случае, пишут в газетах. Но возможно, они не решились упоминать про детей. Люди не хотят знать, что в проституцию вовлечены дети. Женщин мы можем обвинить, назвать аморальными, и если с ними что-то случается, общество за них ответственности не несет. Проституция стара, как человечество, и скорее всего умрет вместе с ним. Мы можем просто ее не замечать: даже хорошо воспитанные женщины делают вид, что ничего о ней не знают. В этом случае реагировать нет нужды. Невежество — самая эффективная защита.