Читать книгу "Вопрос Финклера - Говард Джейкобсон"

Впрочем, этот застывший на полпути жест был ничуть не лучше полноценной пощечины, а то и хуже, ибо его незавершенность указывала на то, что Треслав действовал сознательно и потом уже не мог сослаться на временное помутнение рассудка, вызванное, среди прочего, голодом.

Он был готов признать, что вид всех этих мух, сдохших, как… собственно говоря, как мухи — tombant commes des mouches,[43]— произвел на него не менее тяжкое впечатление и что попытка пощечины предназначалась для успокоения его собственных нервов, так же как и нервов Джои. Но это его не извиняло — мужчина должен контролировать себя даже в непредвиденных ситуациях, а потеря самоконтроля позорит его не меньше, чем распускание рук.

— Бей мух, если тебе так нужно кого-нибудь бить, — завопила Джоя своим раздирающе-шелковым голосом, — но никогда, никогда, никогда, никогда… не смей даже думать о том, чтобы ударить меня!

В какой-то момент Треславу показалось, что эти нескончаемые «никогда» могут превзойти числом дохлых мух.

Он закрыл глаза, пережидая приступ головной боли, а когда открыл их, Джои в квартире не было. Ночь он провел на диванчике в прихожей, а утром, зайдя в спальню, увидел, что агония прекратилась: ни одна из мух не шевельнула и лапкой. Вооружившись веником и совком, он стал собирать павших, наполнив ими мусорное ведро. Едва он с этим покончил, как приехал брат Джои забирать ее вещи.

— А ее туфли с мухами оставь себе, — сказал он Треславу, как будто подозревая его в намеренном заполнении женской обуви мушиными трупами. — Сестра сказала, что дарит их тебе на память.

Треслав хорошо помнил Джою и был уверен, что она не могла совершить ночное нападение. Ее хрупкий скелет вряд ли выдержал бы немалый вес нападавшей, а тембр ее голоса не мог настолько понизиться. Кроме того, он ощутил бы ее присутствие за несколько кварталов по тонкому звону предельно натянутых нервов.

Не говоря уже о непосредственном контакте с ней, что стало бы гибельным для его рассудка.

Еще был инцидент с намалеванным лицом.

Треслав вспомнил его и тут же выбросил из головы. В этот день он был непривычно бодр, но все же не настолько, чтобы вспоминать в деталях инцидент с намалеванным лицом.

Просидев дома четыре дня и все еще испытывая болезненные ощущения, он позвонил своему врачу. Он мог себе позволить лечение у частного врача — одна из положительных сторон отсутствия жены как дополнительного финансового бремени, — и прием был назначен на вечер того же дня, а не на следующий месяц в стиле государственных клиник, когда он был бы уже либо совсем здоров, либо совсем мертв. Он обмотал шею шарфом, надвинул шляпу на глаза и, выйдя из дому, быстро нырнул в проулок. Двадцать лет назад его пользовал Чарльз Латтимор — отец нынешнего доктора Джеральда Латтимора, — скоропостижно скончавшийся в собственном кабинете спустя пару минут после того, как оттуда ушел Треслав. А еще двадцатью годами ранее Джеймс Латтимор, дед нынешнего доктора, погиб в автокатастрофе, возвращаясь от Треслава, которого он лечил на дому. Всякий раз, посещая доктора Джеральда Латтимора, Треслав невольно вспоминал о судьбе докторов Чарльза и Джеймса Латтиморов и ничуть не удивился бы, узнав, что Джеральд Латтимор невольно вспоминает о том же самом.

«Винит ли он меня в случившемся? — думал Треслав. — Или, того хуже, страшится моих визитов, которые могут привести его к повторению участи отца и деда? Врачи читают судьбу по генам, как гадалки — по кофейной гуще; они верят в неслучайность совпадений».

Каковы бы ни были воспоминания или страхи доктора Джеральда Латтимора, но при осмотрах Треслава он всегда действовал жестче и грубее, чем это казалось необходимым пациенту.

— Сильно болит? — спросил он в этот раз, надавливая на его нос.

— Очень сильно!

— И все же я не думаю, что это перелом. Принимайте парацетамол. Что с вами случилось?

— Налетел на дерево.

— Вы удивитесь, узнав, как много моих пациентов налегает на деревья.

— Я не удивляюсь, в Хэмпстеде полно деревьев.

— Но здесь не Хэмпстед.

— В наше время все мы слишком озабочены, чтобы внимательно смотреть, куда идем.

— И что вас так заботит?

— Все подряд. Жизнь. Утраты. Счастье.

— Может, вам стоит обратиться с этим к специалисту?

— Я обращаюсь к вам.

— Я не специалист в области счастья. У вас депрессия?

— Как ни странно, нет.

Лежа на процедурной кушетке, Треслав видел над собой потолочный вентилятор — не внушающую доверия конструкцию с большими острыми лопастями, которые мелко тряслись и поскрипывали при вращении. «Когда-нибудь он обрушится и покалечит пациента, — подумал Треслав. — Или врача».

— Господь будет милостив ко мне, я надеюсь, — сказал он вслух, в очередной раз воздевая очи к вентилятору.

— Снимите на минуту шарф, — внезапно попросил Латтимор, — я хочу взглянуть на вашу шею.

Для врача Латтимор был каким-то слишком уж неосновательным, не внушающим доверия, как и его вентилятор. Треслав помнил его отца и деда как людей солидных и обстоятельных. А третий Латтимор выглядел слишком уж молодо, — возможно, недоучился в университете. Запястья его были тонкими, почти женскими, а кожа между пальцами — нежно-розовой, необветренной. Такому можно было и не подчиниться, но Треслав все же снял шарф.

— Эти отметины на шее вам тоже оставило дерево? — спросил доктор.

— Ну ладно, меня поцарапала женщина.

— Это не похоже на царапины.

— Ну ладно, она меня придушила.

— Женщина вас придушила? Что вы ей сделали?

— Вы к тому, не придушил ли я ее в свою очередь? Конечно нет.

— Я имел в виду: что вы такого сделали, из-за чего она стала вас душить?

Виновен. Вот оно.

Сколько он помнил, сначала первый доктор Латтимор намеками, потом второй доктор Латтимор суровыми взглядами и речами постоянно давали ему понять, что он виновен. Не важно, каково было недомогание — воспаление миндалин, одышка, пониженное давление, повышенный холестерин, — всегда в этом был так или иначе виновен сам Треслав; он был виновен уже в том, что родился. А теперь подозрение на перелом носа. Тоже его вина.

— Я в этом деле только жертва и ничего более, — сказал он, приняв сидячее положение и понурив голову, как побитый пес. — На меня напали. Я понимаю, это необычно для взрослого мужчины — быть избитым и ограбленным женщиной. Но я ничего не смог поделать. Видимо, сказался мой возраст. — Перед следующей фразой он помедлил в сомнении, но все-таки продолжил: — Возможно, вы знаете, что ваш дед принимал роды у моей мамы. Я с первых минут жизни был на руках у Латтиморов. И похоже, пришла пора третьему поколению вашей семьи рекомендовать мне тихий приют.