Читать книгу "Растерзанное сердце - Питер Робинсон"

Энни поехала вверх по холму, мимо молодежного общежития, где двое полицейских еще проводили опросы, и вырулила на вересковую пустошь. Она остановилась на придорожной площадке рядом с каменными ступеньками. Энни знала, что отсюда можно пройти к старой свинцовой шахте: Бэнкс водил ее сюда, чтобы показать шахтный ствол, где однажды нашли труп. Сегодня утром тут было безлюдно; бушевал ветер, свистя вокруг машины, налетая на лиловый вереск и жесткую засохшую траву. Келли вынула из сумочки пачку «Эмбасси ригал», но Энни дотронулась до ее руки, сказав:

— Нет. Не здесь. Не люблю запах дыма, а окно лучше не открывать. Слишком холодно.

Келли убрала сигареты и надулась.

— Вчера вечером, когда мы разговаривали в пабе, — начала Энни, — мне показалось, что вы довольно остро отреагировали на то, что случилось.

— Ну а что, кого-то ведь убили. Ну, то есть для вас-то это, может, и нормально, но для нас тут — нет. Я была потрясена, вот и все.

— Мне показалось, это потрясение имеет отношение к вам лично.

— В каком смысле?

— Надо ли мне уточнять, Келли?

— Я не тупая.

— Тогда хватит притворяться. В каких отношениях вы были с покойным?

— Не было у меня с ним отношений. Он заходил в паб, когда хотел пропустить стаканчик, вот и все. Улыбка у него была приятная. Этого что, мало?

— Мало для чего?

— Для того чтобы расстраиваться, что он умер.

— Если вам трудно об этом говорить, простите, — продолжала Энни, — но это наша работа, и нам тоже не все равно.

Келли глянула на нее:

— Вы его ни разу не видели, когда он был жив. Вы даже не знали, что он существует, вот и все.

Верно, это была одна из странностей работы Энни: она частенько ловила себя на мысли, что расследует смерть незнакомых людей. Но Бэнкс объяснял ей, что в ходе расследования они перестают быть незнакомцами. Ты много узнаешь о них, в каком-то смысле становишься их рупором, потому что сами они больше не могут говорить за себя. Впрочем, она не смогла бы растолковать это Келли.

— Он прожил в коттедже неделю, — напомнила Энни, — а вы утверждаете, что видели его, только когда он заходил в паб и здоровался.

— И что?

— Если бы это было так, вы бы меньше расстроились, так мне кажется.

Келли сложила руки на груди.

— Не понимаю, о чем вы.

— Думаю, вы понимаете, Келли. — Энни повернулась, чтобы посмотреть ей в глаза.

Они молча сидели в коконе машины: Келли, напряженно-неподвижная, глядела вперед, Энни, полуобернувшись на сиденье, изучала ее профиль. На правой щеке девушки она заметила несколько прыщиков, а над бровью — небольшой белый шрам. За стеклами ветер продолжал бешено налетать на траву, иногда его неожиданные порывы и удары слегка покачивали машину. Небо было беспредельно синее, с маленькими облачками, которые быстро скользили в вышине, отбрасывая недолговечные тени на вересковую равнину. Прошло, пожалуй, три или даже четыре минуты — невероятно много для подобной ситуации, — и потом Келли начала дрожать, и вот она уже трепетала как лист в объятиях Энни, и по лицу ее струились слезы.

— Только моему отцу не говорите, — твердила она сквозь плач. — Только отцу не говорите.

9 сентября 1969 года, вторник

Во вторник ближе к вечеру Ивонна читала у себя в комнате колонку Марка Нопфлера в «Йоркшир ивнинг пост». Обычно Нопфлер писал о событиях музыкальной жизни по всему миру, а иногда — о джемах с местными группами в «Башне» и «Гилдфорде»; она подумала, что он, может быть, скажет что-нибудь и про Бримли, но на этой неделе его колонка была посвящена предстоящей серии концертов в Харрогитском театре: «Найс», «Ху», «Йес», «Фэйрпорт Конвеншн». Звучит потрясающе заманчиво — если только отец отпустит ее в Харрогит.

Она услышала стук в дверь и с удивлением увидела на пороге отца. Еще больше она удивилась, когда поняла, что он, кажется, на нее не сердится. Наверное, мать замолвила за нее словечко. Но все равно она мысленно приготовилась к грозным обвинениям, к сокращению количества карманных денег и ограничению свободы, однако ничего этого не последовало. Наоборот, они пришли к компромиссу. Ей разрешат ходить в «Рощу» по понедельникам, но она должна возвращаться домой до одиннадцати и ни под каким видом не пить спиртное. Затем она должна была побыть дома и через день, по вечерам, делать домашние задания. Она могла выходить гулять и по пятницам и субботам. Но не на всю ночь. Он пытался дознаться, где она была в воскресенье, но она сказала только, что провела ночь, слушая с друзьями музыку, и потеряла счет времени. У нее было такое впечатление, что он ей не поверил, но вместо того, чтобы прижать ее к стенке, поинтересовался:

— У тебя есть что-нибудь из «Лед Зеппелин»?

— «Лед Зеппелин»? Да. А что?

Пока они выпустили всего один альбом, Ивонна купила его не без труда; в «Мелоди мейкер» писали, что в следующем месяце должен выйти следующий альбом, и сам Роберт Плант говорил об этом в Бримли — они играли песни из него. «Разбивательница сердец», какая вещь! Просто супер! Ивонне не терпелось дождаться нового диска. Роберт Плант такой сексуальный!

— Как тебе кажется, они играют громко?

Ивонна рассмеялась:

— Ну да, довольно громко.

— Можно мне послушать?

Все еще смущаясь, Ивонна ответила:

— Конечно, пожалуйста. Вот. — Она вытащила пластинку из стопки и протянула ему альбом с большим дирижаблем-цеппелином, будто бы зацепившимся за Эйфелеву башню и окруженным вспышками.

Внизу, в гостиной, стоял проигрыватель «Дэнсет», который отец получил в обмен на пять тысяч купонов из сигарет «Эмбасси» еще до того, как бросил курить. Для них это был камень преткновения, вечный предмет споров: Ивонна настаивала, что только она покупает записи и вообще по-настоящему разбирается в музыке; иногда мать слушала кантри — Джонни Мэтиса или Джима Ривза, а иногда отец ставил что-нибудь из своих немногочисленных пластинок с записями джазовых биг-бендов. Она думала, что ящик должен бы стоять у нее в комнате, но отец настойчиво возражал, мол, это семейный проигрыватель.

Правда, он подарил ей на день рождения дополнительный динамик, который можно было подключать, создавая самый настоящий стереоэффект, а в спальне у нее еще имелся маленький транзистор, стоявший на столике у кровати. Но все равно Ивонне приходилось дожидаться, пока родители уйдут: только тогда она могла слушать свои записи как надо, на правильной громкости.

Она спустилась вместе с отцом и включила проигрыватель. Похоже, он даже не знал, как с ним управляться, так что Ивонна взяла руководство на себя. Вскоре из динамиков грянули «Хорошие времена, дурные времена» — достаточно громко, чтобы Джанет прибежала из кухни узнать, что тут творится.

Не дослушав песню до середины, Чедвик убавил звук и осведомился: