Читать книгу "Кома - Алекс Гарленд"

Младший из них выглядел лет на пятнадцать, а старший — на восемнадцать-девятнадцать. Конечно же, нет ничего позорного в том, что тебя избили четверо подростков, — и все равно я этого стыдился. И дело было совсем не в том, что я уступал им в силе и ловкости, дело было в унижении.

Глядя на этих парней сквозь грязное стекло, я задавался вопросом, услышу ли я сейчас то, что вопил тогда, в первый момент нападения. Я очень боялся услышать тот же самый жалкий, отчаявшийся голос, который звучал в моих ушах во время утраты разума. Голос занудного типа, плачущегося на несправедливость судьбы. Так это и есть то, что я есть? О нет же, господи, господи ты боже ты мой, нет, нет… Да еще, не дай бог, гнусавым тоном, ведь мне только что перебили нос.

Эти мысли привели меня в ярость. Мне захотелось просочиться сквозь стекло и занять их место прежде, чем они займут мое. Самому избить их до потери сознания, погрузить их в кому. И посмотреть, как они будут из нее выбираться!

Но я не мог на них наброситься, не мог никого ударить. Я был призраком. Единственное, что было в моих силах, — это прижаться поближе к стеклу и проследовать за ними в соседний вагон.

Я уже говорил, что девушка была очень храбрая, ведь она даже не забыла заложить книгу пальцем, когда ей потребовалось защищать свою сумочку от этих парней. Я проследовал за девушкой, пока не оказался прямо напротив того места, где я сидел. Что привело к естественному вопросу: в тот раз, когда я думал, что смотрю на свое отражение, не смотрел ли я в действительности на самого себя, на призрак из своего бредового будущего?

Но это, собственно, ерунда, главное, я не был таким храбрым, как эта девушка. Это чувствовалось по тому, как искоса поглядывали мои глаза на происходящее в дальнем конце вагона и как расширились они, когда девушка направилась в мою сторону.

И все-таки, возможно, я тоже был храбрым. Когда девушка сказала: «Извините, пожалуйста, вы не против, если я здесь сяду?» — я внимательно присмотрелся к тому, как я покачал головой и посмотрел ей в глаза. Я помню, что тогда я очень надеялся ответным взглядом вселить в нее уверенность, что все будет хорошо. И теперь, глядя со стороны, я видел, что замысел мой удался. «Не беспокойтесь, — говорил мой взгляд. — Если тут кого-нибудь и побьют, так это меня».

А затем парни подошли, и один из них начал вырывать у нее сумочку, но девушка не поддавалась, и тогда другой парень начал выворачивать ей руку, и она закричала.

В тот момент, когда я встал и поднял руку и вмешался, я даже почувствовал некоторую за себя гордость. Не столько потому, что я не отвел глаза и не остался в стороне, сколько потому, что теперь-то я знал, в какую странную мешанину событий опрокинется вскоре этот сидевший в вагоне человек. Я в точности знал, с какими трудностями придется ему столкнуться и как он будет их превозмогать, и чувствовал, что он показал себя далеко не с худшей стороны.

И в конечном итоге,

зависнув между оконным стеклом и проносящейся мимо стенкой тоннеля, я увидел со стороны, как я пячусь вдоль вагона, прикрывая руками лицо и грудь, а парни дружно меня избивают. По большей части они бестолково молотили воздух, едва задевая меня по голове и плечам, и все же некоторые удары достигали цели.

Я оборонялся жалко и бестолково. Время от времени я вскидывал руки с очевидным намерением отогнать наседавших парней, но это больше походило на попытки поймать надоедливую муху. Вскоре ноги мои подломились, я упал спиной на сиденья, затем скатился на пол, и парни начали меня пинать. Паря между оконным стеклом и стенкой тоннеля, я наблюдал, как они ногами выбивают из меня сознание.

15

Ну, так вот.

Парни убежали, и девушка убежала, и поезд стоял у платформы, и двери его были открыты. На платформе было пусто. Где-то гремел сигнал тревоги. Может быть, его включила девушка перед тем, как убежать, а может быть, она побежала за помощью и быстро ее нашла.

Я вошел в вагон и взглянул на свое окровавленное тело, которое было в полном забытье и, возможно, уже начинало видеть сны о цветах на прикроватных тумбочках и об окровавленных бинтах.

Чуть поодаль лежал портфель с потертой латунной застежкой.

Я подобрал его с пола и унес.

16

В тихом, укромном месте, любимейшем из мест, где я бывал, я сел и поставил портфель себе на колени.

Как странно, думал я, что моя последняя защита от неопределенности яви сама есть по сути неопределенность — из-за амнезии. Все мои перемещения по различным местам и воспоминаниям так и не сказали мне, кто я такой. У меня нет фамилии, нет родителей с ясными, определенными лицами, нет даже четкого представления о собственном возрасте. И вот теперь я держу в руках средство раз и навсегда покончить с этими неопределенностями. Содержащиеся в портфеле бумаги скажут мне, что я делал и о чем думал в последние минуты перед нападением. Как минимум они раскроют мою профессию, и я был почти уверен, что затем все прочие тайны моей жизни естественным образом встанут на место.

Я взялся за латунную застежку и в нерешительности замер.

А вот интересно все-таки. Не забери я портфель из вагона, будь он найден полицейскими рядом с моим окровавленным телом — развернулся бы тогда этот сон так же или иначе?

Как знать.

Но теперь сон завершился.

Я расстегнул защелку, увидел бумаги, прочитал первую строчку на первом листе и тут же начал просыпаться.

Скорее всего, вы сами можете догадаться, что я увидел. Здесь нет никаких загадок.

ЭПИЛОГ

И вот какая мысль тревожила меня, когда я выходил из комы. Я сформулировал ее еще раньше, когда стоял на крыше восьмиэтажного здания и хотел спрыгнуть вниз: ты просыпаешься — ты умираешь.

И вот почему. Все видят сны. Все видят сны, но никто еще не смог рассказать мне, на что был похож его сон. Во всяком случае — так, чтобы я действительно понял, что они видели и чувствовали. Каждый из снов, когда-либо кем-либо виденных, принадлежит ему и только ему, он не может ни с кем им поделиться. Не может даже его вспомнить, во всяком случае — вспомнить верно и точно. Так, как это было на самом деле. Наши память и словарь не приспособлены для такой работы.

Нет, это было: вроде как я шел по лесу, только это был не лес, а скорее — ну, в общем. И мы были там с тобой, и ты говорила… Нет, это я тебе говорил, что…

Ты просыпаешься — ты умираешь.

Эта формулировка абсолютно верна. Просыпаясь, ты теряешь нить рассказа и никогда уже не можешь найти ее вновь.