Читать книгу "Убийство в музее восковых фигур - Джон Диксон Карр"

Где-то далеко-далеко, у Инвалидов, колокол пробил три раза.

Глава 7

ВТОРАЯ МАСКА

Утром над Парижем нависли серые облака. Наступил один из тех ужасных осенних дней, когда ветер пронизывает до костей, а солнце, скрывшись за унылыми облаками, придает им холодный, стальной цвет. В такие дни все здания выглядят старыми и зловещими. Продрогший скелет Эйфелевой башни тянется всеми своими этажами к свету и тонет головой в клочьях облаков.

Когда я завтракал, было уже десять, однако моя столовая казалась мрачной и унылой, несмотря на яркое пламя в камине. Его отблески плясали по стенам, напоминая мне Этьена Галана с его кошкой. Бенколен уже звонил и назначил мне встречу у Инвалидов. Он не указал точного места, но я знал, где смогу его найти. Детектив любил навещать часовню боевой славы за гробницей Бонапарта. Мне неизвестно, чем очаровало моего друга это место — его никогда не интересовали церкви и храмы, — но я знал, что сейчас он сидит в сумеречной часовне, с каменных стен которой свешиваются старинные боевые знамена. Он сидит, погруженный в свои мысли, упершись подбородком в набалдашник трости, устремив невидящий взор на тусклые трубы органа.

Я уже подъезжал к месту встречи, но Галан не выходил из моей головы. Этот человек завладел моим воображением. Хотя у меня не было возможности подробнее расспросить Бенколена, я вспомнил, откуда мне знакомо это имя. Во-первых, кафедра английской литературы в Оксфорде. Во-вторых, его исследование о романистах викторианской эпохи удостоилось Гонкуровской премии. Ни одному французу, пожалуй, за исключением мсье Моруа, не удалось в такой степени вжиться в англосаксонское мироощущение. Насколько я помню, стиль его книги был начисто лишен той дешевой издевки, которой так часто грешат галльские писатели. Мир охотничьих угодий, чаш для пунша, цилиндров, переполненных мебелью и всякой мишурой гостиных, мир солнечных зонтиков и банков был описан с заметным сочувствием и любовью — что, по моим представлениям, казалось удивительным для такого человека, как Галан. В главах, посвященных Диккенсу, он сумел показать трудноуловимую и не всеми понятую черту в творчестве великого романиста. Галан раскрыл болезненность разума и ужас, который испытывал Диккенс всю жизнь, — состояние, которое породило самые яркие страницы его книг и являлось их сутью. Фигура Галана начала менять свои формы, словно отражение в кривом зеркале. Я представил, как он, улыбаясь, сидит перед своей арфой, один, с белой кошкой на коленях, а его нос, как живое существо, шевелится по своей собственной воле.

Влажный ветер буйствовал на поросшем травой пространстве перед Домом Инвалидов, а позолоченные орлы на мосту Александра выглядели весьма понурыми. Миновав часовых, я прошел через кованые ворота к громадному серому зданию и сквозь него — во внутренний двор, где постоянно мурлычет эхо. Несколько зевак бродили под аркадами, где покоились забальзамированные артиллерийские орудия. Звук моих шагов по каменным плитам гулко разносился под сводами. Все это место, казалось, навсегда пропиталось запахом гнилых мундиров. Прежде чем войти в часовню, я немного выждал. Внутри было довольно темно, лишь несколько остроконечных огоньков свечей теплились перед святынями. Все тонуло в органной музыке, которая медленной волной прокатывалась под сводами, салютуя бывшим штандартам мертвого императора.

Бенколен был на месте. Он поднялся и подошел ко мне. Надо сказать, что на сей раз он был в затрапезном виде. На нем было потертое твидовое пальто и бесформенная шляпа. Мы медленно пошли вдоль аркады. После довольно продолжительного молчания сыщик раздраженно махнул рукой.

— Кругом тлен, — сказал он. — Точно как в нашем деле. Я не помню других таких расследований, где тлен проявлялся во всем, к чему ни прикоснешься. Мне доводилось наблюдать ужасные сцены, самому испытывать слепой страх, но нет хуже, чем эта унылая повседневность. Все лишено смысла. Заурядные девчонки, каких можно встретить на любом чаепитии. Девчонки, существующие без врагов, без захватывающих страстей, без ночных кошмаров, здравомыслящие, достаточно степенные и даже не очень красивые. И они умирают. Именно поэтому я полагаю, что в конце пути мы натолкнемся на нечто совершенно кошмарное… — Не окончив фразы, он резко сменил тему: — Алиби Галана, Джефф, непоколебимо стоит по всем пунктам.

— Вы все-таки решили его проверить?

— Естественно. Его рассказ подтверждается. Франсуа Далсарт, мой лучший агент — вы наверняка помните его по делу Салиньи, — проработал весь маршрут, шаг за шагом. Швейцар в «Мулен Руж» вызвал лимузин точно в одиннадцать тридцать. Он запомнил время, потому что Галан, прежде чем усесться в машину, посмотрел на свои часы и на освещенный циферблат в витрине. Швейцар машинально проследовал за его взглядом.

— Но это само по себе кажется подозрительным.

— Не обязательно. Если бы он стремился обеспечить верное алиби, то постарался бы прямо привлечь внимание швейцара ко времени, а не полагался бы на то, что тот сам заметит…

— Тем не менее, — не сдавался я, — такой проницательный человек и знаток психологии…

Бенколен покрутил тростью, вглядываясь в полумрак аркады.

— Сверните направо, Джефф. Мы выйдем с другой стороны. Мадам Дюшен, мать Одетты, живет на бульваре Инвалидов… Хм… Проницательный или нет — не знаю, но часы там есть. Уличное движение на Монмартре в это время всегда напряженное. Ему потребовалось десять — пятнадцать минут, а возможно, и больше, чтобы добраться от «Мулен Руж» до ночного клуба. При таких обстоятельствах никому, даже Галану, не удалось бы совершить это убийство. В то же время даю голову на отсечение, что он появился в «Сером гусе» с единственной целью — алиби. Если, конечно, не… — Бенколен замер, а потом с силой ударил кулаком по раскрытой ладони. — Какой болван! Господи, какой же я тупица! Ну конечно, это может быть только так!..

— Совершенно согласен с вами, — сказал я мрачно. — Мне давно знакома такая манера ведения беседы, но я не хочу потакать вашему тщеславию и не стану задавать вопросов… Лучше я сам все расскажу. Когда вы задавали вопросы Галану, мне показалось, что вы слишком раскрываете свои карты, выкладываете чересчур много. Наверное, вы преследовали свою цель. Но вы не сообщили ему, почему мы связываем его с Клодин Мартель. Я имею в виду тот факт, что его имя было на листке из ее сумочки. Когда он отрицал свое знакомство с Клодин, вы могли уничтожить его одним этим фактом.

Он посмотрел на меня с изумлением, высоко подняв брови.

— Если вы и впрямь так полагаете, Джефф, то ваша наивность просто очаровательна. Великий Боже! Неужели вы не знаете, ведь у вас большой опыт расследования, что в реальной жизни люди не восклицают в ужасе и не шлепаются в обморок перед лицом самых тяжелых улик? Такие фокусы можно увидеть лишь в театре. Кроме того, этот обрывок бумаги может вовсе ничего не означать.

— Вздор!

— Во-первых, запись сделана не рукой мадемуазель Мартель. Я сверил записку с заметками в записной книжке. Совершенно другая манера письма. Кроме того, никто не записывает полное имя, адрес и телефон хорошо знакомого человека. Если бы он был ее другом, она скорее всего нацарапала бы «Этьен. Тел. Элизе 11–73».