Читать книгу "Век Наполеона - Уильям Джеймс Дюрант"

благочестием народа и светскостью государства.28 Коммуна, якобинцы, жирондисты и монтаньяры надеялись, что преданность молодой республике станет религией народа, что Свобода, Равенство и Братство заменят Бога, Сына и Святого Духа и что достижение новой Троицы станет главной целью общественного устройства и последним критерием нравственности.

Официальное открытие новой республики было отложено до 22 сентября, первого дня нового года. Тем временем некоторые нетерпеливые футуристы обратились к Ассамблее с ходатайством о том, чтобы в качестве жеста в сторону универсальной демократии их мечты «звание французского гражданина было предоставлено всем иностранным философам, которые с мужеством отстаивали дело свободы и заслужили хорошие отзывы человечества». В ответ 26 августа Ассамблея предоставила французское гражданство Джозефу Пристли, Джереми Бентаму, Уильяму Уилберфорсу, Анахарсису Клутсу, Иоганну Песталоцци, Таддеусу Костюшко, Фридриху Шиллеру, Джорджу Вашингтону, Томасу Пейну, Джеймсу Мэдисону и Александру Гамильтону.29 Александр фон Гумбольдт приехал во Францию, по его словам, «чтобы дышать воздухом свободы и ассистировать на ораторских выступлениях деспотизма».30 Новая религия, казалось, распространяла свои ветви так скоро после того, как пустила корни.

2 сентября он облачился в воскресную одежду и выразил свою преданность самыми разными способами. Молодые люди и мужчины среднего возраста собирались на призывных пунктах, чтобы добровольно записаться в армию. Женщины с любовью шили для них теплую одежду и мрачно готовили бинты для будущих ран. Мужчины, женщины и дети приходили в центры своих участков, чтобы предложить оружие, украшения, деньги на войну. Матери усыновляли детей, находившихся на иждивении солдат или медсестер, уходивших на фронт. Некоторые мужчины отправлялись в тюрьмы, чтобы убивать священников и других врагов новой веры.

С момента манифеста герцога Брауншвейгского (25 июля 1792 года) лидеры революции действовали так, как обычно действуют люди, когда их жизни угрожает опасность. 11 августа общественные комиссары в гостинице де Виль отправили странную записку Антуану Сантерру, который в то время командовал военными секциями: «Нам сообщили, что разрабатывается план объезда парижских тюрем и захвата всех заключенных, чтобы быстро свершить над ними правосудие. Мы просим вас распространить свой надзор на тюрьмы Шатле, Консьержери и Ла Форс» — три главных центра заключения в Париже.31 Мы не знаем, как Сантерр интерпретировал это послание. 14 августа Собрание назначило «чрезвычайный трибунал» для суда над всеми врагами Революции; но вынесенные им приговоры далеко не удовлетворили Марата. В своей статье Ami du Peuple от 19 августа он сказал своим читателям: «Самый мудрый и лучший путь — это отправиться с оружием в Аббатство [другая тюрьма], вытащить оттуда предателей, особенно швейцарских офицеров [королевской гвардии] и их сообщников, и предать их мечу. Какая глупость — устраивать над ними суд!»32 Движимая этим энтузиазмом, Коммуна сделала Марата своим официальным редактором, выделила ему место в зале собраний и включила в состав Комитета по надзору.33

Если население услышало Марата и повиновалось ему в меру своих сил, то лишь потому, что и оно само было охвачено яростью и трепетом ненависти и страха. 19 августа пруссаки перешли границу во главе с королем Фридрихом Вильгельмом II и герцогом Брауншвейгским, сопровождаемые небольшим отрядом эмигрантов, поклявшихся отомстить всем революционерам. 23 августа захватчики взяли крепость Лонгви, предположительно при попустительстве ее аристократических офицеров; ко 2 сентября они достигли Вердена, и утром в Париж пришло преждевременное сообщение, что этот якобы неприступный бастион пал (он пал во второй половине дня); теперь дорога на Париж была открыта для врага, поскольку на этом пути не было французской армии, чтобы остановить его. Столица, казалось, была в их власти; герцог Брауншвейгский рассчитывал вскоре отобедать в Париже.34

Тем временем революция против революции вспыхнула в отдаленных регионах Франции — Вандее и Дофине, а в самом Париже собрались тысячи людей, сочувствующих павшему королю. С первого сентября распространялся памфлет, предупреждавший, что существует заговор с целью освободить заключенных и повести их на расправу со всеми революционерами.35 Ассамблея и Коммуна призывали всех трудоспособных мужчин присоединиться к армии, которая должна была выйти навстречу наступающему врагу; как могли эти мужчины оставить своих женщин и детей на милость такого наплыва роялистов, священников и закоренелых преступников из парижских тюрем? Некоторые секции проголосовали за резолюцию, согласно которой все священники и подозрительные лица должны быть преданы смерти до отъезда волонтеров.36

Около двух часов дня в воскресенье, 2 сентября, к тюрьме Аббатства подъехали шесть карет с непьющими священниками. Толпа приветствовала их; один человек вскочил на ступеньку одной кареты; священник ударил его тростью; толпа, ругаясь и размножаясь, набросилась на заключенных, когда они выходили из ворот; их охранники присоединились к ним; все тридцать человек были убиты. Возбужденная видом крови и безопасным экстазом анонимного убийства, толпа бросилась к монастырю кармелитов и убила заключенных в нем священников. Вечером, отдохнув, толпа, пополнившаяся преступниками и грубиянами, а также похотливыми отрядами Федре из Марселя, Авиньона и Бретани, вернулась в аббатство, заставила всех пленников выйти, устроила над ними быстрый неофициальный суд и передала подавляющее большинство из них — любого швейцарца, священника, монархиста или бывшего слугу короля или королевы — в руки людей, которые расправились с ними мечами, ножами, пиками и дубинками.

Поначалу палачи вели себя образцово, воровства не было — ценности, изъятые у жертв, передавались властям коммуны; позже уставшие труженики оставляли себе эти трофеи как должное. Каждый получал за день работы шесть франков, три порции еды и столько вина, сколько хотел. Некоторые проявляли нежность; они поздравляли оправданных и провожали до дома отличившихся.37 Некоторые были особенно свирепы; они продлевали страдания приговоренных, чтобы еще больше развлечь зрителей; а один энтузиаст, вынув шпагу из груди генерала Лалеу, вложил руку в рану, вырвал сердце и поднес его ко рту, словно собираясь съесть38-Этот обычай был популярен во времена дикарей. Каждый убийца, когда уставал, отдыхал, пил и вскоре возобновлял свои труды, пока все пленники аббатства не проходили через уличный суд к свободе или смерти.

3 сентября судьи и палачи направились в другие тюрьмы — Ла Форс и Консьержери; там, со свежими работниками и новыми жертвами, продолжался холокост. Здесь была знаменитая дама, принцесса де Ламбаль, когда-то очень богатая и очень красивая, любимая Марией-Антуанеттой; она участвовала в заговорах, чтобы спасти королевскую семью; теперь, сорока трех лет от роду, она была обезглавлена и изувечена; ее сердце было вырвано из тела и съедено ярым республиканцем;39 Ее голову насадили на пику и выставили под