Читать книгу "На боевых рубежах - Роман Григорьевич Уманский"

тревожных дум: что нас ждет впереди?

— Куда теперь подаваться будем? Скажи, дружище, — спрашивает Аралов.

Стараюсь успокоить его:

— Как куда? Ясно, что нам надо добраться до Воронежа.

— В Воронеж по этим дорогам не пробиться, — категорически утверждает Паша. — Вот когда подморозит, тогда...

— Будем брать курс пока на Калач, а дальше — Балашов, — объявляю я присутствующим.

Все утихают. Один Водянник только что-то тяжело сопит.

О Балашове было упомянуто потому, что к нам дошли уже слухи, будто штаб фронта находится там.

— И Калач не плохо, — говорит, улыбаясь, Саша Фомин, вставая со стула.

Дорога на Калач проходит вдоль небольшой речушки с пологими глинистыми берегами, на которых стоят близко друг к другу деревушки со смешными названиями: Гвазда, Клепово, Пузево. Местный учитель, у которого мы заночевали, рассказал, что в этих местах молодой Петр I строил свой флот. С разных концов России сюда сгоняли крепостной мастеровой люд. По роду их занятий и назвали эти места: Гвазда — там, где изготовляли гвозди, Пузево — где строили корпуса кораблей.

Сейчас в деревнях нет мастеровых: они все на фронте. Зато много женщин и детей. Землица, видно, в этих местах не очень-то балует. Даже деревьев мало, все больше бурьян да бурьян. Что может быть хуже глины в осеннюю распутицу? В день мы преодолеваем не более шести — восьми километров.

В Калаче нас ждали радости и огорчения. Радостно было уже оттого, что, наконец, удалось связаться по телефону со штабом фронта и услышать голос Ильина-Миткевича. Генерал приказал ехать нашей группе в Саратов, в распоряжение командарма В. В. Косарева, который там формировал 7-ю саперную армию. Жаль только, что приходится расставаться с Мишей Чаплиным. Его приказано отправить к Котляру в Москву для получения нового назначения.

Проводы были шумными. Пели песни, особенно «Синий платочек» — самую популярную песню первого года войны. Вспоминали совсем недавнее, но уже отошедшее. Меньше говорили об ужасах и несчастиях войны, а больше о надеждах, светлых мечтах или о судьбе родных и близких.

— Я предпочитаю выпить раньше всего за победу над фашистами, — предлагает Паша Аралов, и по глазам его вижу, как мысленно он мчится навстречу этой победе.

Тост этот воспринимается особенно дружно. Приходят из соседнего дома офицеры-летчики и тоже присоединяются к нашему веселью.

В полночь мы отправляемся на вокзал. Чаплин стоит уже на тормозе товарного вагона, рядом с проводником. У их ног мерцает небольшой фонарь. Накрапывает мелкий осенний дождик.

— Счастливого пути! Желаем удачи! — кричим вслед убегающему эшелону.

Чаплин, обычно бойкий на язык, сейчас молчит, с трудом выдавливая на своем грустном лице улыбку.

В ту ночь мы виделись с ним в последний раз. Позже он был назначен начальником управления полевого строительства, летом 1942 года работал на Сталинградских оборонительных обводах и там был убит.

В Калаче протолкались больше недели. Зная, что путь у нас дальний, Водянник в мастерских у летчиков капитально отремонтировал машину, а Лосев, переняв хозяйственные функции Чаплина, вполне успешно доставал горючее и продовольствие. Хуже обстояло с обмундированием — мы все еще были легко одеты, хотя на улице по ночам стало холодно.

Когда я сказал генералу, командиру авиакорпуса, что хочу на днях выехать на машине в Саратов, он поднял меня на смех.

— По этим дорогам... в Саратов? — воскликнул он. — Хотите, на моих «птичках» доставлю?

Разговор этот происходил между нами вечером в штабе, после того как я снова побывал на узле связи и получил повторное приказание генерала Ильина-Миткевича явиться в Саратов.

На рассвете неожиданно подморозило и мы, не теряя времени, как по тревоге, выехали из Калача. Отмахав за день больше ста километров, остановились на короткий отдых в Елань-Колено. На другой день сделали еще больший скачок и добрались до Балашова. В этом городе находились кое-какие тыловые учреждения Юго-Западного фронта. Довольно быстро по аттестатам нам выдали теплое белье, шапки-ушанки и суконное обмундирование.

В Балашове до нас дошли вести, которых мы так нетерпеливо ждали с первых дней войны. По радио сообщили о разгроме немецких войск под Москвой. Это — наша первая и самая крупная победа над фашистами в 1941 году. И хотя над станцией высоко в небе кружился немецкий разведчик, настроение у всех было приподнятое. Радостные и счастливые, мы быстро продолжали свой путь к указанной цели.

— Если и дальше так будем ехать, то послезавтра окажемся в Саратове, — говорит Фомин, усаживаясь на специально устроенном из досок сиденье в кузове машины.

— А что нас ждет у Косарева в Саратове? — интересуется Лосев.

На такой вопрос дать исчерпывающий ответ очень трудно. Аралов пытается нарисовать картину состояния инженерных войск к концу первого года войны.

— Мы потеряли, — говорит он, — за это время почти весь кадровый состав рядовых саперов и значительную часть инженерных офицеров. На формируемые в приволжских городах саперные армии возлагается, видимо, задача восполнить эти потери и подготовить из запасников хорошо обученных саперов как солдат, так и офицеров. Строительство государственных рубежей обороны тоже их дело. С инженерной техникой у нас неважно. Появившиеся деревянные противотанковые мины хороши простотой их изготовления, но быстро отсыревают. Из переправочных средств остаются все те же парки Н2П и НЛП, но и их маловато. А маскировка? С этим вообще черт знает что получается. Войска плохо маскируются, они не знают, как это делать, и если что делают, то часто невпопад. А мы тоже хороши! Ведь у нас нет даже толковой инструкции по маскировке войск.

Лосев не согласен.

— Правда не нравится? — спрашивает Аралов.

Лосев молчит. Деловой разговор прерывается неожиданной остановкой.

— Спустил скат, — слышим голос Водянника из-под машины.

— Законный перекур, — обрадовался Фомин и стал тут же закручивать козью ножку. — А ты чего? — обратился он к солдату Васе, который делит с нами все невзгоды нашего нескладного похода. — Бери, — и Саша протянул ему шелковый кисет, аккуратно вышитый неизвестной Тоней, ученицей десятого класса.

Паша Аралов, прочитав надпись на кисете, усмехнулся: