Читать книгу "Мой Рагнарек - Макс Фрай"

— Именно «ее»? — Удивленно уточнил я.

— Да. Этот дух обладает женской сущностью. — Кивнул Джинн. — Имей в виду: это очень важно для нас — знать ее имя, Владыка. В моем распоряжении есть одно заклинание, достаточно могущественное, чтобы подчинить кого угодно — правда, когда речь идет о достойном противнике, оно действует очень недолго. И я употребил всю свою силу, чтобы узнать ее имя. Такого рода знание нередко дает власть, достаточную, чтобы оградить себя от беспокойства, причиняемого существами вроде нашей гостьи.

— Правда? — Заинтересовался я. — И как же ее зовут, эту барышню? Мне, пожалуй, следует это знать: все-таки мы целовались…

— Ее имя Уиштосиуатль. — Джинн произнес эту абракадабру очень отчетливо, почти по слогам — чтобы я как следует усвоил сию информацию. В недрах моей памяти что-то вяло заворочалось. А через несколько секунд меня по-настоящему осенило. Я подскочил на постели и победоносно уставился на Джинна.

— Слушай, парень! Ты можешь добыть для меня книгу, если я скажу тебе ее название?

— Разумеется, Владыка. Было бы странно, если бы я не мог добыть для тебя какую-то книгу: от дешевой брошюрки до редкого свитка из давно сгоревшей Александрийской библиотеки, это очень легко. — Голос Джинна показался мне слегка обиженным.

— Тогда добудь мне «Энциклопедию мифов». — Попросил я. — Это такой толстый двухтомник в черном переплете. И еще стакан апельсинового сока и хороший кофе со сливками — если уж я все равно проснулся…

Через несколько минут я маленькими глотками пил прохладный кисловатый сок и торопливо листал толстенный том, придавивший мои колени — страшно подумать, что книга может быть такой тяжелой!

— Вот! — Торжественно объявил я. — Так оно и есть! Том второй, страница 546. Читаем:

«Уиштосиуатль, в мифологии ацтеков богиня соли и соленых вод». Ага, то-то она была такая соленая! «Старшая сестра бога дождя Тлалока. Один из источников называет ее женой бога смерти Миктлантекутли. Считалась покровительницей распутства». — На этом месте я неудержимо расхохотался.

— Если когда-нибудь встретишь бога смерти Миктлантекутли, непременно сообщи ему о недостойном поведении его супруги! Срамота какая: об этом уже в книжках пишут! — Весело сказал я Джинну.

— Хорошо, я непременно сообщу ему, Владыка. — Флегматично согласился Джинн. Это только подлило масла в огонь моего веселья.

— Ладно, — отсмеявшись, вздохнул я, — индейские боги вышли на тропу войны — это надо же! Впрочем, аллах с ней, с этой кровожадной барышней!

Волноваться будем, когда у меня в запасе останется последняя дюжина жизней… А что касается кофе, можешь вылить его в ближайший унитаз, радость моя. Я передумал. Лучше попробую поспать: когда еще доведется!

— Тебе следует наслаждаться отдыхом в те редкие минуты, когда судьба этому не препятствует. — Важно подтвердил Джинн.

* * *

На рассвете я покинул почти пустую прохладную пещеру, выдолбленную когда-то, целую вечность назад в твердом теле столовой горы. Афина гостеприимно предложила мне считать эту нору своей — в невыносимо жаркую летнюю ночь почти три года назад, когда меня впервые посетило желание покинуть Асгард и проведать наших будущих союзников. Она почему-то сразу поняла, что я останусь с ними надолго — раньше, чем я сам принял окончательное решение. Теперь-то я знаю, что задержусь здесь не просто «надолго», а навсегда — по крайней мере, до самого конца…

Я так и не сомкнул глаз этой ночью: не мог заснуть. Прежде сон, приносящий покой слабым людям, вообще был мне неведом, как и прочим бессмертным, но теперь на мою долю все чаще выпадает зыбкая полудрема, опасный смердящий привкус небытия почти каждую ночь остается на моих губах.

Что касается Олимпийцев, они уже давно спят по ночам, как самые обыкновенные люди. Их это не слишком тревожит, но мне кажется недобрым предзнаменованием. Люди не зря называют сон «маленькой смертью» — кому и знать, как не им! — и если уж эта самая «маленькая смерть» теперь властна над нами, не предвещает ли это скорую потеху для настоящей Пожирательницы плоти?…

Я отвязал от пояса маленький кисет из черной кожи. Время сделало ее почти прозрачной: эта вещь служила мне не меньше дюжины столетий, а может и больше — честно говоря, я уже давно брезгливо отказался от соблазна сверять свою жизнь с человеческими календарями, хотя поначалу это казалось мне забавной игрой — одной из многих игр, придуманных людьми словно специально мне на потеху… В кисете дремали мои руны, двадцать пять драгоценных плодов моей собственной давнишней сделки со смертью. С возрастом я все чаще думаю, что мне пришлось заплатить непомерную цену за пустячную, в сущности, добычу! Впрочем, не в моих силах изменить прошлое, а события последних лет показали, что изменить будущее, скорее всего, тоже не в моих силах… Мысли об этом заставляют меня скрипеть зубами от гнева: прежде мне никогда не случалось признаваться себе, что существует нечто такое, над чем я не имею власти! Я немного подержал кисет на ладони, осторожно погладил ветхую кожу, бережно развязал стягивающий его шнурок.

Когда-то неописуемо давно, когда испещренные таинственными знаками темные шероховатые косточки сладких оранжевых плодов, произрастающих под горячим солнцем, вдалеке от суровой северной земли, которую я привык считать своей вотчиной, только-только попали мне в руки, я каждый свой день начинал, ласково взвешивая этот мешочек на ладони. Наугад доставал оттуда одну-единственную косточку и молча всматривался в светлые царапины на ее поверхности, потемневшей от времени и моей собственной крови, с наслаждением ощущал, как меня переполняет холодная, пронзительная, ни с чем не сравнимая ясность, безжалостная, как смерть, в объятиях которой я добыл свои странные талисманы…

Это было славное время — у меня имелись ответы на все вопросы, даже на те, которые я так и не сумел сформулировать. Под черной кожей моего заветного кисета заманчиво шуршала истина, да я и сам был Истиной — в первой и единственной инстанции, и плохо приходилось тому, кто смел в этом усомниться!

Это прошло, как все проходило в моей переменчивой жизни. Долгое время у меня вовсе не было вопросов, на которые мне могли бы потребоваться какие-то ответы — ни те, которые можно сформулировать с помощью слов, ни безмолвные, беспокойно вздрагивающие в самой глубине сознания. И только когда стало ясно, что конец, в который большинство из нас не верило вовсе, ошеломляюще близок, я снова вспомнил о своих маленьких мудрых советчиках. Теперь моя рука взволнованно вздрагивала всякий раз, когда я извлекал из кисета одну-единственную руну, можно было подумать, что я больше не величайший из тех, кого называют богами, а обыкновенный смертный, ничтожный человечишко, которому посчастливилось приобщиться к древней тайне, позволяющей заглянуть в будущее… или даже сотворить это самое будущее, нечаянно приворожить его в тот краткий миг, когда холодок ослепительной ясности щекочет затылок, и уже не имеет значения, чья рука достает руну наугад из непроницаемой темноты кисета, поскольку все существа равны перед настоящим чудом — асы, люди, турсы, карлы и прочие беспокойные твари… А когда я покинул Асгард, подгоняемый упрямством, отчаянием и надеждой — ускользнул оттуда, ни с кем не попрощавшись, только потому, что ни в одном из многочисленных пророчеств не было сказано, что я поступлю таким образом накануне последней битвы, и я с веселым отчаянием обреченного вдруг решил, что в моих силах повернуть колесо судьбы, воспрепятствовать предначертанному ходу вещей! — руны остались единственным, что связывало меня с моим собственным прошлым, и заодно последним неопровержимым свидетельством моей былой безграничной власти над истончившимися нитями, из которых соткана жизнь…