Читать книгу "Билет в счастливую жизнь - Марина Серова"

бы он.

– Узнаю Григория Алексеевича, – усмехнулся Селиверстов. – Не удивлюсь, если он назвал меня неучем, дилетантом без художественного образования, маляром, мазилой и так далее и тому подобное. Список подобных эпитетов можно продолжить. Да, в отличие от Переводникова, я не получил профессионального художественного образования, я не учился ни в художественном училище, ни тем более в Академии художеств. Так уж получилось. Единственное, что я окончил помимо общеобразовательной школы и института, – это художественную школу. Если уж говорить начистоту, то я не ставил своей целью писать картины на продажу, скорее это можно назвать увлечением. Ну а потом я увлекся настолько, что познакомился с некоторыми нашими местными, тарасовскими я имею в виду, художниками, стал посещать курсы рисунка и акварельной живописи при отделении. Потом я принял участие в ряде выставок и стал членом нашего отделения Союза художников. К счастью, все это время отделением руководил очень знающий человек и просто талантливый художник. К сожалению, по состоянию здоровья он уходит с этого поста.

– А кто займет эту должность? – спросила я. – Григорий Алексеевич высказался на этот счет в том духе, что вы собираете подписи против его кандидатуры. Причем по причине того, что сами метите на открывшуюся вакансию. Это так?

– Нет, это совсем не так. То есть я действительно собирал подписи против кандидатуры Переводникова на пост председателя Союза художников. Но только потому, что считаю, что Григорий Алексеевич – совсем неподходящая кандидатура.

Хм… А ведь Григорий Переводников и правда мог иметь зуб на Селиверстова, как, собственно, сам мне сказал. Тот еще, и подписи против него собирает. Тем временем Геннадий Селиверстов продолжал:

– Как бы вам объяснить… Надо бы вам посмотреть картины Переводникова…

– Я видела его работы, Геннадий Алексеевич.

– Ну, тогда вы имеете представление о его творческом облике, так сказать. Вот он называет меня самоучкой-мазилой, но где уж откровенная мазня, так это на его полотнах. Кстати, его ранние работы и сегодняшние творения – это небо и земля. Раньше он писал реалистично и грамотно, с правильно расставленными акцентами. Но то, что он делает сейчас, больше напоминает рисунки малолетних детей. Однако Переводников провозглашает себя новатором, заявляет, что он открыл новое направление в художественном искусстве, создал свой собственный, уникальный и неповторимый стиль. И при всем этом Переводников в штыки воспринимает критику в свой адрес, что просто становится страшно. Как говорится, «не влезай – убью». Все, кто рискует высказать свое мнение о его картинах, тут же объявляются дилетантами, ничего не понимающими в искусстве вообще и в живописи в частности. Так вот, когда я попытался собрать подписи против выдвижения Переводникова на пост председателя Союза художников, то он устроил грандиозный скандал. Он объявил меня завистником и интриганом и обвинил в том, что я сам хочу занять этот пост, поэтому за его спиной плету грязные и непотребные интриги. Но я не имел, да и не имею такого намерения – стать председателем Союза художников. На мой взгляд, такая высокая должность предполагает огромную ответственность. Справиться с ней может не каждый. Да, я уже открыто говорил и останусь при своем мнении, что Переводников не подходит для этого поста. Тем более что в нашей организации есть люди, которые достойны занимать эту должность.

– Кто именно? – спросила я.

– Да кто угодно, только не Переводников! – в сердцах откликнулся Селиверстов. Я допытываться не стала. В конце концов, убили-то не председателя Союза художников, а организатора выставочной деятельности.

– Скажите, Геннадий Алексеевич, вам приходилось бывать дома у Иннокентия Константиновича?

Я перешла к основному вопросу, ради которого решила встретиться с Селиверстовым – знает ли он что-либо о статуэтке Будды? Я планировала задать аналогичный вопрос и Переводникову, но ввиду явной агрессии, которую тот проявил вчера в разговоре по отношению к Подхомутникову, так и оставила этот вопрос за кадром. К тому же он сказал, что дома у покойного Иннокентия Константиновича не бывал.

– Да, я был у Иннокентия Константиновича дома один или два раза, – ответил Селиверстов.

– Вы обратили внимание на бронзовую статуэтку Будды в гостиной? – спросила я.

– Как не обратить, конечно, обратил. И не только обратил внимание, но и рассмотрел со всех сторон. Вещь действительно уникальная.

– А Иннокентий Константинович что-нибудь рассказывал об этой статуэтке? Ну, о том, где он ее приобрел? Или это подарок? Что-либо об истории статуэтки вам известно? – спросила я.

– Пожалуй, только в общих чертах. Иннокентий Константинович как-то сказал, что купил ее довольно давно в Монголии, когда наш театр оперы и балета был на гастролях в этой стране. Тогда он еще работал в театре художником-декоратором. Но вообще-то Иннокентий Константинович не особенно любил говорить об этой вещи. Так что мне оставалось только любоваться мастерством ее создателя. Восточное божество в облике человека. На его губах застыла невозмутимая улыбка. В глазах – отстраненность. Знаете, Татьяна Александровна, когда я смотрел на эту статуэтку, мне казалось, что Будда как будто хочет сказать, что не стоит суетиться, куда-то спешить и торопить время. Жизнь настолько быстротечна, что разменивать ее по мелочам по меньшей мере неразумно.

– Да, согласна с вами, это восточная мудрость, – заметила я. – А что вы можете сказать об отношении Иннокентия Константиновича к оккультизму? – спросила я, надеясь прояснить ситуацию с перевернутым крестом.

Селиверстов удивленно посмотрел на меня.

– Я не совсем понял ваш вопрос, Татьяна Александровна. При чем тут оккультисты и Иннокентий Константинович?

– Видите ли, убийство… специфическое, – пояснила я осторожно. – Потому и спрашиваю. Возможно, он принадлежал к какой-либо секте? Общался с сектантами?

– А, понял. Но, к сожалению, ничего не могу сказать по этому поводу. Просто не владею информацией на этот счет.

– Понятно. Скажите, Геннадий Алексеевич, а с кем еще, кроме Переводникова, у Иннокентия Константиновича возникали инциденты?

– Да вроде инцидентов и не было больше. Собственно, и этот случай вряд ли можно было бы назвать конфликтом, если бы не такая бурная реакция Переводникова на отказ взять его картины на выставку. Тут ведь многое зависит от воспитания человека и черт его характера.

– Я согласна с вами, Геннадий Алексеевич, – сказала я. – А как насчет друзей? С кем Подхомутников чаще всего общался?

– Со всеми художниками из Союза, – пожал плечами Селиверстов. – Чаще всего, наверное, с Владиславом Шляпниковым, секретарем. Они вместе готовили выставки. А с кем еще – не могу вам сказать. Не знаю, были ли у Иннокентия Константиновича близкие друзья или родственники.

Кажется, беседа с Геннадием Селиверстовым уже исчерпала себя. Особенно вхожим в дом Иннокентия Подхомутникова назвать его нельзя, а другом – тем более. Стало быть, мне