Читать книгу "Синие горы - Елена Ивановна Чубенко"

позвонить, с кем поговорить — и не сообразим, чурки деревенские. — И слезинку незаметно кулаком стёр со щеки, но всё равно Варя заметила. От греха подальше тихонько занырнула в постель, пока не попалась врачам. А отец, обрадованный увиденным, посидел ещё немного и заспешил на вокзал, домой, с добрыми вестями.

В рейсовом автобусе он сидел на самом первом сиденье, нетерпеливо заглядывал вперёд. Проезжая злополучное кладбище, напротив которого перевернулась машина, вгляделся в дорогу. Обочина как обочина, некрутая. На мотоцикле бы просто съехал, и всё. А тут без сноровки перевернул свою коробочку. О том, что машина, ещё неделю назад сверкавшая новеньким лаком, превратилась в помятую жабу, не думалось. Сегодняшний день подарил самое главное — он увидел, что Варя ходит. Ночные кошмары с обездвиженной дочкой ушли из головы!

Он вспомнил, как вернулся тогда домой поздним вечером, в день аварии. Сел на крылечко и окаменел, обхватив голову. Ничего не шло на ум. В глазах была дочка, лежащая на больничной кушетке. И в это время с полей приехала жена. Хлопнула дверца газика, послышались её шаги.

— Но, всё ладно? Успели на самолёт? — спросила она сразу. И он не нашёл ничего лучшего, как сказать: «Я ведь её сегодня убил». Жена как стояла, так и упала наземь. Подбежав к ней, поднимал её с земли, а у самого куда-то враз пропали силы. Упав рядом на коленки, трепал по щекам и бормотал:

— Авария у нас случилась. В больнице она. Слышь, Люд? В больнице, говорю.

Ох, и получил он тогда от своей Людмилы за это «убил». Про аварию уж молчала — сама же настояла на том, чтобы именно он отвёз дочку. Страшные же слова доктора «позвоночник сломан» сказал уж утром следующего дня.

Не хотел потом в дом заходить: всюду видел заплаканные глаза жены. Почернела вся, будто состарилась за час. И всё чаще останавливалась у бабушкиной иконы. Сроду, бывало, лоб не перекрестит. И икона стояла на божнице, как память о бабушке. А больше по стародавней деревенской традиции, как у всех, чтобы было куда на Пасху яичко положить. А тут всё стоит да стоит напротив неё, шепчет. Сама себе тоже простить не может, что прогнала в тот день Тольку-дурачка с его «церквой» от ворот. Рассказала потом мужу, да и разревелась. Мол, строил бы церкву да крест и молился под её воротами, блаженный, может, беда бы и обошла дом.

Бабе Ане про аварию рассказывать пока не стали. «Выпишется девчонка, потом уж расскажем», — решили на семейном совете. Улетела, сдаёт экзамены, вот и весь сказ. А про то, что сам худеть на глазах начал — понятно. Сенокос в разгаре, не до жиру.

В общем, грустно жилось в деревне без Варюхи. И добрые вести, что вёз Алексей домой, были как раз вовремя.

А в больнице в этот день Варю было не узнать. Как будто засохший цветочек на окошке водой полили. Ожила. И будущее уже не так страшило.

А тут ещё «лихач» Вовка привёз газету, свёрнутую трубкой. Улыбаясь, развернул свёрток: внутри лежал букетик лесных ромашек. Варя обомлела. В серых стенах больницы эти ромашки казались нереальными. Она молча смотрела на них и даже забыла, что следует говорить в таких случаях. А Вовка любовался реакцией и улыбался во весь рот.

— Как ты догадался, что я их люблю?

— Не знаю. Как-то само собой получилось.

— А как ты их нашёл в городе? Это… мне?

— Смешная ты! Конечно! Как, как… Наколдовал.

— Ой, колдун нашёлся. Фёдора на рынок сгонял два раза, — без особых церемоний «сдала» лихача тётя Нэлля.

— Тёть Нэлль! Полчаса без нашего Фёдора невмоготу? — в отместку кольнул Нэллю шустрый водитель.

Тётя Нэлля раскраснелась до яблочного оттенка, замахала здоровой рукой и быстренько вышла в коридор:

— Жарко тут. Охолонусь маленя, — бросила напоследок.

Довольный Вовка расхохотался.

— Дядя Федя лежит со мной в палате. Рука сломана, на мотоцикле улетел. У вашей правая рука в гипсе, у нашего — левая так же загипсована. Соберутся да смеются друг над дружкой. А он ещё и поёт. Выйдет покурить, а там скамейки под соснами. Вот и распевает. Ваша Нэлля и присоседилась петь. Подруживают, в общем.

— А нам говорит, на процедуры ходит, — улыбнулась Варька.

— Я его и отправил на рыночек, через дорогу. Говорю, попроси ромашек кого-нибудь принести. Он заказал, а через день ещё пошёл — принесли. А что ещё хочешь с рынка?

Варьке хотелось бы, конечно, дыню, как та, что принёс отец. Но просить такую наверняка дорогую покупку стыдно.

— Морковку люблю, пока она молоденькая, — поскромничала она.

Стоит ли говорить, что намытая до прозрачности юная морковка на другой день уже торчала победно хвостиками из большой пластмассовой чашки на тумбочке Варюхи. Она довольно хрустела ею, доедая уже третью. Рядом на постели недовольно морщилась залежавшаяся бабка Надя. Задорный хруст был не по зубам бабке Наде. Точнее, не по дёснам. С зубами у неё было совсем неважно. Бодрствуя, она умудрялась придерживать рот в приблизительной анатомической форме, а уснув, начисто забывала, и губы поджимались куда-то под нос, туда же подтянув и подбородок.

«Хорошо, хоть у меня зубы не вылетели во время аварии», — нередко испуганно думала Варюха, поглядывая в сторону спящей соседки.

От долгого лежания в одной позе временами казалось, что матрац стал толщиной в сантиметр. Стык досок под ним ощущался совершенно явственно, и чувствовались не только края досок, но и сучки в них. Перевороты на живот уже не особо спасали.

От накатывающей тоски спасали «лихачи». В один из выходных Володька устроил гонки по коридору на инвалидных креслах. Четверо на колясках веселились так, что даже лежачие тянули головы в сторону дверей, хоть что-то увидеть. Варюха тихонько подошла к открытой двери и, прикрываясь створкой, выглядывала в коридор. Её ночные вылазки для палаты не были секретом, а врачам знать о преждевременных вставаниях с кровати не стоило.

Гонки закончились, как в 1905 году — разгоном демонстрации, хорошо, что не расстрелом. Каталки отобрали, лихачей загнали в палату на кровати. Но тут дядя Фёдор, присев на диванчик напротив своей палаты, взялся распевать семейские песни. Медики не препятствовали: по крайней мере, самые отпетые «лихачи» не носились по коридору, а лежали и слушали. Нашлись и те, кто подпевал. С третьего этажа пришли «косачи» с одним заклеенным глазом, среди которых был даже солист казачьего ансамбля.

Пели до самого отбоя, и Варьке было обиднее всего: ей очень хотелось тоже петь, но показываться на глаза медикам было категорически нельзя. Хотя