Читать книгу "Стихотворения - Осип Эмильевич Мандельштам"

—

То был не я, то был другой.

Два сонных яблока у века-властелина

И глиняный прекрасный рот,

Но к млеющей руке стареющего сына

Он, умирая, припадет.

Я с веком поднимал болезненные веки —

Два сонных яблока больших,

И мне гремучие рассказывали реки

Ход воспаленных тяжб людских.

Сто лет тому назад подушками белела

Складная легкая постель,

И странно вытянулось глиняное тело —

Кончался века первый хмель.

Среди скрипучего похода мирового

Какая легкая кровать!

Ну что же, если нам не выковать другого,

Давайте с веком вековать.

И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке

Век умирает, а потом —

Два сонных яблока на роговой облатке

Сияют перистым огнем!

«Сегодня ночью, не солгу…»

Сегодня ночью, не солгу,

По пояс в тающем снегу

Я шел с чужого полустанка.

Гляжу — изба, вошел в сенцы:

Чай с солью пили чернецы,

И с ними балует цыганка…

У изголовья вновь и вновь

Цыганка вскидывает бровь,

И разговор ее был жалок;

Она сидела до зари

И говорила: «Подари

Хоть шаль, хоть что, хоть полушалок».

Того, что было, не вернешь,

Дубовый стол, в солонке нож,

И вместо хлеба — еж брюхатый;

Хотели петь — и не смогли,

Хотели встать — дугой пошли

Через окно на двор горбатый.

И вот проходит полчаса,

И гарнцы черного овса

Жуют, похрустывая, кони;

Скрипят ворота на заре,

И запрягают на дворе;

Теплеют медленно ладони.

Холщовый сумрак поредел.

С водою разведенный мел,

Хоть даром, скука разливает,

И сквозь прозрачное рядно

Молочный день глядит в окно

И золотушный грач мелькает.

«Я буду метаться по табору улицы темной…»

Я буду метаться по табору улицы темной

За веткой черемухи в черной рессорной карете,

За капором снега, за вечным, за мельничным шумом.

Я только запомнил каштановых прядей осечки,

Придымленных горечью — нет, с муравьиной кислинкой;

От них на губах остается янтарная сухость.

В такие минуты и воздух мне кажется карим,

И кольца зрачков одеваются выпушкой светлой;

И то, что я знаю о яблочной, розовой коже…

Но всё же скрипели извозчичьих санок полозья,

В плетенку рогожи глядели колючие звезды,

И били вразрядку копыта по клавишам мерзлым.

И только и свету, что в звездной колючей неправде!

А жизнь проплывет театрального капора пеной,

И некому молвить: «Из табора улицы темной…»

Стихи 1930–1934 годов

«Куда как страшно нам с тобой…»

Куда как страшно нам с тобой,

Товарищ большеротый мой!

Ох, как крошится наш табак,

Щелкунчик, дружок, дурак!

А мог бы жизнь просвистать скворцом,

Заесть ореховым пирогом —

Да, видно, нельзя никак…

«Не говори никому…»

Не говори никому,

Всё, что ты видел, забудь —

Птицу, старуху, тюрьму

Или еще что-нибудь…

Или охватит тебя,

Только уста разомкнешь,

При наступлении дня

Мелкая хвойная дрожь.

Вспомнишь на даче осу,

Детский чернильный пенал

Или чернику в лесу,

Что никогда не сбирал.

«Колючая речь Араратской долины…»

Колючая речь Араратской долины,

Дикая кошка — армянская речь,

Хищный язык городов глинобитных,

Речь голодающих кирпичей.

А близорукое шахское небо —

Слепорожденная бирюза —

Всё не прочтет пустотелую книгу

Черной кровью запекшихся глин.

«Как люб мне натугой живущий…»

Как люб мне натугой живущий,

Столетьем считающий год,

Рожающий, спящий, орущий,

К земле пригвожденный народ.

Твое пограничное ухо —

Все звуки ему хороши,

Желтуха, желтуха, желтуха

В проклятой горчичной глуши!

«И по-звериному воет людьё…»

И по-звериному воет людьё,

И по-людски куролесит зверьё…

Чудный чиновник без подорожной,

Командированный к тачке острожной, —

Он Черномора пригубил питье

В кислой корчме на пути к Эрзеруму.

«Я вернулся в мой город, знакомый до слез…»

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда — так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей,

Узнавай же скорее декабрьский денек,

Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера.

Петербург! у меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса.

Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

«Мы с тобой на кухне посидим…»

Мы с тобой на кухне посидим,

Сладко пахнет белый керосин.

Острый нож да хлеба каравай…

Хочешь, примус туго накачай,

А не то веревок собери —

Завязать корзину до зари,

Чтобы нам уехать на вокзал,

Где бы нас никто не отыскал.

«Помоги, Господь, эту ночь прожить…»