Читать книгу "Соразмерный образ мой - Одри Ниффенеггер"

Предметы обихода не были для Элспет материальными, равно как и она для них, но почему-то стены квартиры оказались непреодолимой преградой. На первых порах это ее не волновало. У нее даже было опасение, что на улице ее просто развеет ветром и непогодой. Но постепенно стало подступать какое-то беспокойство. Ладно бы в ее территорию включалась квартира Роберта — тогда еще можно было бы потерпеть. Она не раз хотела просочиться вниз через пол, но только растекалась лужицей, как Злая Волшебница Запада.[24]Проползти в щель под входной дверью тоже не получалось. Она слышала, как Роберт передвигается по дому, принимает душ, разговаривает с телевизором, врубает Arcade Fire.[25]От этих звуков ее переполняла жалость к себе и горькая обида.

Открытые окна и двери сулили свободу, но и тут был обман. Элспет обнаружила, что любые попытки пройти сквозь них приводят к тому, что она превращается в бесформенную субстанцию, но все равно застревает в квартире.

«Почему? — размышляла Элспет, — Зачем так устроено? Я могу понять, что такое рай и ад, награда и кара, но если это — лимб, то для чего он нужен? Разве способно меня исправить это призрачное подобие домашнего ареста? Неужели после смерти все обитают в своих бывших квартирах? Если так, то куда подевались все те, кто жил здесь до меня? Или это недосмотр небесной канцелярии?»

У нее никогда не возникало особого интереса к вопросам веры. Как и все, она принадлежала к англиканской церкви: полагала, что верит в Бога, но не считала нужным строить из себя истовую прихожанку. В церковь ее заносило редко: разве что на панихиды и венчания; оглядываясь назад, она раскаивалась в таком небрежении, тем более что церковь Святого Михаила находилась практически по соседству. «Жаль, — думала она, — что я не помню свои похороны». Видимо, во время похорон она стелилась по полу квартиры бесформенным туманом. Элспет задавалась вопросом: не следовало ли ей при жизни быть более набожной? Она задавалась вопросом: неужели ей суждено навечно застрять в четырех стенах? Она задавалась вопросом: способен ли на самоубийство тот, кто уже мертв?

ЛИЛОВОЕ ПЛАТЬЕ

Эди с Валентиной в домашней мастерской Эди сообща занимались шитьем. Была последняя суббота перед Рождеством; Джулия поехала с Джеком в город, чтобы помочь ему сделать покупки. Валентина прикалывала булавками выкройку платья к большому отрезу лилового шелка, стараясь расположить детали с умом. Она собиралась сшить два одинаковых наряда и переживала, что купила маловато шелка.

— Хорошо получается, — сказала Эди.

Комната нагрелась в лучах послеполуденного солнца, и Эди клонило в сон. Она дала Валентине свои лучшие ножницы и наблюдала, как сталь рассекает тонкую материю. Какой потрясающий звук — лезвием о лезвие. Валентина выкраивала детали и передавала их Эди, а та обводила контуры портновским копиром. Куски шелка переходили из рук в руки; работа спорилась благодаря многолетней практике. Когда разметка швов были закончена, они откололи выкройку и теми же булавками скололи платье целиком. Валентина села за швейную машинку и начала аккуратно строчить шелк, а Эди быстро раскроила второе платье.

— Мам, посмотри, — сказала Валентина.

Она приложила платье к груди. Юбка прилипла к коленям; по шелку с легким потрескиванием пробежало статическое электричество. Валентина еще не втачала рукава, а половину швов только прихватила на живую нитку; Эди подумала, что такое платье сошло бы за костюм феи для рождественского представления.

— Ты похожа на Золушку, — сказала она вслух.

— Правда? — Покрутившись перед зеркалом, Валентина улыбнулась своему отражению. — Мой любимый цвет.

— Тебе идет.

— Джулия хотела розовое.

Эди нахмурилась:

— Вот и надо было сшить ей розовое. А то будете выглядеть как танцовщицы из варьете.

Встретившись взглядом с матерью, Валентина отвела глаза.

— Чего зря стараться? Она бы все равно забрала себе мое.

— А ты не давай себя в обиду, родная моя.

Держа платье перед собой, Валентина вернулась к швейной машинке. Теперь можно было вшивать рукава.

— А Элспет тобой помыкала? Или у вас ты верховодила?

Эди заколебалась.

— Мы не… у нас было по-другому. — Разложив на столе детали второго платья, она стала намечать копиром линии швов. — Мы все делали вместе. Нам было неуютно порознь. Мне до сих пор ее не хватает.

Валентина замерла, ожидая продолжения. Но Эди только сказала:

— Пришли мне фотографии квартиры, ладно? Думаю, там сохранилось много родительских вещей; Элспет любила эту тяжеловесную викторианскую обстановку.

— Обязательно пришлю. — Валентина повернулась на стуле и выговорила: — Не хочу туда.

— Понимаю. Но отец прав: нельзя же вечно жить с родителями.

— Никто не спорит.

Эди улыбнулась:

— Вот и хорошо.

— На самом деле я бы всю жизнь сидела в этой комнате и шила.

— Такое бывает только в сказках.

Валентина рассмеялась:

— Да, я — Румпельштильцхен.[26]

— Не выдумывай, — сказала Эди.

Оставив на столе раскроенные детали, она подошла к дочери. Остановилась у нее за спиной, положила руки ей на плечи. Потом наклонилась и поцеловала Валентину в лоб.

— Ты у меня сказочная принцесса.

Валентина подняла голову и увидела перевернутое материнское лицо.

— В самом деле?

— Конечно, — ответила Эди. — И такой останешься.

— Значит, мы будем жить долго и счастливо?

— А как же иначе!

— О'кей.

Для Валентины это был миг откровения, в память врезалось: «Мы будем жить долго и счастливо? — А как же иначе!» Эди опять взялась за кройку, а Валентина втачала один рукав. Когда вернулись Джек и Джулия, они застали такую сцену: Валентина стояла в лиловом платье, а Эди сидела перед ней на корточках с полным ртом булавок, ровняя подол. Валентине стоило больших усилий не сорваться с места: ей хотелось закружиться, как на карусели, чтобы юбка раздулась колоколом. «Надену это платье на бал, — подумала она, — и принц пригласит меня на танец».