Читать книгу "Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 51. Марк Розовский - Лесина"

Концерт для балалайки с оркестром, посвященный очередному съезду. Я добился, чтобы в перерыве буфет торговал бутербродами с колбасой. Мое произведение имело бешеный успех. Многие, кто в тот вечер не попал в консерваторию, просят его повторить.

— Ив заключение пара вопросов, не имеющих отношения к музыке. Как вы относитесь к Михаилу Горбачеву?.. Останется ли он у власти в ближайшие пять-десять лет?

— Безусловно. Но при одном условии: если в магазине появится хотя бы один сорт популярного мясопродукта. Пусть конская. Пусть какая-никакая. Не режьте. Возьму куском.

— А если случится чудо и появятся два сорта?

— В этом случае он будет править страной в течение двадцати, а может быть, и тридцати-сорока лет. Но для этого нужно, чтобы Буш дал нам фарш, а Коль — зельц.

— Так что у перестройки есть перспективы?

— Есть!.. Есть!.. И еще раз есть!.. — на такой веселой, оптимистической ноте закончил разговор известный советский композитор. — Хотя бы два раза в день!

Кстати, в интимной беседе с корреспондентом «Вечернего Сопрано» он признался, что, прилетев домой, будет настаивать, чтобы его жена, носящая фамилию мужа, отныне делала ударение на первом слоге.

В этом случае композитор Краковский из Советского Союза надеется испытать дополнительный прилив вдохновения.

1989

Сладкая фамилия

Помните рассказ Антона Павловича Чехова «Лошадиная фамилия»?.. Аналогичный случай произошел в школе КГБ города Тамбова. Давно уж это было, во времена оные…

Это сейчас имя академика Сахарова знают все. А тогда оно еще оставалось засекреченным. Но академик уже успел проявить себя как будущий диссидент.

И вот о нем впервые рассказывает молодым курсантам какой-то полковник, приехавший из Москвы.

— Это, — говорит, — сейчас самый опасный человек для нашей госбезопасности. И такой он, и сякой, особенно неприятно, что он Герой Соцтруда и притворяется мировой величиной в науке… От него сейчас как от физика пойдет, можно сказать, атомная реакция. Мы, — говорит, — все скоро погибнем от его свободолюбивой энергии. Его, — говорит, — нам в ближайшее время придется обуздать, чтобы сохранить мир во всем мире.

— А как фамилия этого нашего предателя? — спрашивают курсанты докладчика. И не столько из любопытства, сколько из профессионального желания знать, с кем им предстоит бороться. Кого сажать, за кем следить.

А докладчик как раз на этом месте запнулся, то ли склероз ему в голову вдарил неожиданно, то ли вчера в поезде принял на грудь больше, чем нужно, а вспомнить фамилию этого мерзкого академика не может. Экает, бэкает с трибуны, а нужное слово из его тугодумной башки не выскакивает.

— Помню, — говорит, — у него фамилия… эта… какая-то сладкая!..

Тут тамбовские курсанты — ребята молодые, палец в рот не клади — откусят! — начинают из зала подсказывать полковнику. Происходит нечто почти по Чехову, хотя большинство Чехова читало и могло приезжего полковника не ставить в неловкое положение.

— Сластин? — кричат желающие получить в школе КГБ хорошее образование. — Академик Сластин?

— Нет, не Сластин. Но что-то похожее.

— Тогда, может, Сладунькин?.. Или Сладунько?.. Или Сластенко?

Полковник улыбается смущенно, трет вспотевшую шею, а шея у него во какая — сосна в три обхвата! — но вспомнить фамилию не может.

— И не Сластенко, и тем более не Сладунько. Извините.

— Может, Конфеткин?.. Или Шоколадкин? — это уже издевается кто-то из задних рядов. — Или, на худой конец. Медовой?..

— Кондитерский! — предлагают.

— Тортов!

— Пирожных!

— Крембрюлевич!

Всё мимо. Полковник тупо качает головой.

— Может Бисквитов?.. Или Соси-Леденцов?.. Или, наконец, даже Ромов-Бабов?!

Юные голоса будущих бойцов невидимого фронта становятся все более по-петушиному звонкими, а бедный полковник прямо на глазах скисает и никнет.

«Что-то с памятью моей стало!» — хочет он спеть на известную мелодию, но и она сейчас забыта, не вспоминается и подавно.

— Сладкоруков!.. Сладконогов!.. Сладкоежкин!.. Сладконожкин!.. Сладкоухов!.. Сладкобрюхов!.. Сладконосов!.. Сладкозубов!.. Сладкоглазов!.. Сладкохренов!..

Один курсант вообще обнаглел и прокричал совсем уж отвратительную фамилию:

— Рахат-Лукумов!..

Полковник на это взбеленился.

— Прошу, — говорит, — меня впредь не оскорблять такими фамилиями и сохранять мое офицерское достоинство.

Тут в тишине возьми и раздайся чей-то разумный голос:

— Цукерман.

Полковник хлопает себя по лбу и говорит:

— Вот это уже ближе. Кто сказал «Цукерман» — встать и три шага вперед.

С первого ряда встает курсант-отличник и делает все, как приказал товарищ полковник. Встает и три шага вперед. Замерли все, только занавесочки у форточки недисциплинированно трясутся.

— Сахаров его фамилия!.. Сахаров! — выпаливает полковник под бурные, долго не смолкающие, чисто съездовские аплодисменты. — А вам, курсант, объявляю благодарность за находчивость в трудную минуту.

— Служу Советскому Союзу!

…Говорят, тот полковник давно уже стал генералом, а бывший отличник-курсант совсем на днях получил звание полковника.

Как г-н Жириновский в театр не пришел

Нужно ли полемизировать с фашистами?

Этот вопрос надавно вылез для меня из чернот истории и потребовал незамедлительного ответа.

Началось с того, что в Театр у Никитских ворот позвонила милая женщина с телевидения и спросила, не буду ли я против, если на наш спектакль «Майн кампф». Фарс» придет г-н Жириновский.

Честно говоря, я стал заикаться по телефону, сразу представив себе эту душераздирающую картину: лидер ЛДП сидит в моем зале и смотрит обожающими глазами на лицедействующего фюрера.

А потом мы беседуем, и г-н Жириновский рассказывает нам свои впечатления: мол, тут вы хорошо показали, а вот это недотянули… Я, конечно, ссылаюсь на автора — австрийского драматурга Джорджа Табори, друга Брехта, писателя с мировым именем, который еще в 33-м бежал от Гитлера в Лондон; мол, извините, г-н Жириновский, вы, конечно, эту тему лучше знаете, вам виднее… Ну это все равно, как бы, если бы, скажем, Хлестаков пришел смотреть «Ревизора» и стал пенять Гоголю на ошибки в изображении главного героя.

Вспомнился также и тов. Сталин, который, кажется, 22 раза ходил во МХАТ на спектакль «Дни Турбиных», чтобы садистски удовлетворить свое наслаждение разгромом Белой гвардии и утвердиться в своей ненависти к Булгакову. Вероятно, он и не расстрелял-то его только потому, что уж очень хотелось продлить свои театральные удовольствия!..

Так что я милой телевизионной даме решительно отказываю. Говорю:

— Знаете, если это произойдет, будет скандал. Господина Жириновского придется выкидывать в окно, ведь он человек непредсказуемый…

— А нам это как раз и нужно, — говорит дама. — Мы этот скандал как раз и хотим заснять на пленку.

— Нет, — говорю я. — Снимать не дам.

— Но почему?

— Потому что это будет моральный ущерб нашему театру. Само присутствие господина Жириновского осквернит священные для нас стены и может вывести из равновесия как наших актеров, так и зрителей.

— Но ведь г-н Жириновский может прийти к вам как частное лицо…

— Может! —