Читать книгу "Изгои Средневековья. «Черные мифы» и реальность - Гила Лоран"

В XII веке авторитетный французский раввин Яаков Там позволил евреям молоть зерно и печь хлеб, используя мельницы и печи, принадлежащие не просто христианам, а клирикам. Вопрос с хлебом отличается от вопроса с мясом тем, что нееврейский хлеб в принципе кошерен, кошерна и печь для хлеба. Однако Мишна, например, запрещает к употреблению нееврейский хлеб наряду с вином и маслом. То есть по своим ингредиентам нееврейский хлеб кошерен, но запретен с символической точки зрения – как чужой продукт и при этом важнейший продукт питания. Разрешение Яакова Тама, никак не нарушая законов кашрута, сближало евреев с неевреями в деле приготовления это продукта.

В Европе действовало два ограничения на употребление в пищу нееврейского хлеба: еврей должен был участвовать в выпечке, хотя бы символически (например, бросить полено в огонь), и есть нееврейский хлеб позволялось, только если не было своего. На практике, опять же, ограничения игнорировали и покупали его, когда хотели. Например, один ашкеназский ученый, комментируя талмудический трактат «Авода зара», сокрушался, что в его время «есть такие, кто позволяет покупать теплый хлеб у неевреев в субботу». Автора, очевидно, беспокоило то, что хлеб испечен и куплен в субботу, а не сам факт покупки хлеба у неевреев, что, по-видимому, было привычным делом. Другой автор восхвалял благочестие тех, кто отказывается покупать нееврейский хлеб при наличии еврейского, из чего также можно сделать вывод, что большинство покупали без оговорок. В своем комментарии на трактат «Авода зара» Ицхак бен Моше из Вены сетовал, что «каждый [еврей] взял за обыкновение покупать хлеб у своего доброго друга нееврея, и они не волнуются насчет его дочерей». Тем самым Ицхак бен Моше распространяет на хлеб талмудическую мотивировку запрета на чужое вино: употребление в пищу чужих продуктов, причем само вкушение их с неевреями чревато установлением слишком близких отношений с ними, в худшем случае – незаконных сексуальных связей. Замечание Ицхака бен Моше ясно показывает, что дело в соблюдении не буквы кашрута, но духа разделения: технически любой хлеб кошерен (как и, например, сыр, приготовленный на закваске растительного происхождения, к покупке которого у неевреев раввины все равно относились настороженно), опасность же виделась в сближении с иноверцами, и пищевые запреты сохранялись ради сегрегации своей группы.

Упомянутый уже Соломон Лурия в Речи Посполитой XVI века возмущался формальным благочестием «богатых и влиятельных», не забывающих покрывать голову, воображая, «будто в этом еврейский закон», но при этом вкушающих еду и пьющих вино на нееврейском постоялом дворе. Особенно же его гневило то, что общество это поведение вполне приемлет, ведь с его точки зрения, это – «позор». Это позиция ашкеназского раввина. Для сравнения в Италии того же времени Леон да Модена утверждал: «С незапамятных времен наши предки в Италии пили обыкновенное [то есть христианское] вино». В Италии, надо думать, дефицита вина не наблюдалось, поэтому то, что итальянские евреи не гнушались христианским вином, признак не какой-то отчаянной, исключительной ситуации, а их несклонности отделять себя от итальянцев. Вино, мясо, хлеб, сыр – все это лакмусовые бумажки качества иудео-христианских отношений в той или иной стране, в тот или иной период.

Христиане и еврейская еда

Христианство, вышедшее из иудаизма, хорошо понимало социальную функцию иудейских диетарных законов – параллелизм пищевых запретов и дистанцирования от необрезанных – и отвергло кашрут заодно со многими другими ветхозаветными заповедями, осудив его как неприятие даров божьих и манифестацию неактуального более – для христианства – разделения: раз «нет ни еллина, ни иудея», нет и кашрута. Этот двойной отказ христианства от иудейского высокомерия в отношении как «непригодной» пищи, так и «непригодных» людей проиллюстрирован историей про Петра в десятой главе Деяний апостолов. Петр, собираясь отобедать, молился и удостоился видения: с неба к нему сошел сосуд и полотно со «зверями, пресмыкающимися и птицами небесными». Глас божий повелел ему «заколоть и есть», но Петр воспротивился: «Нет, Господи, я никогда не ел ничего скверного или нечистого». И тогда Господь трижды объяснил ему, что его представления неверны и не согласуются с божьей волей: «что Бог очистил, того ты не почитай нечистым». Тут же после этого его позвали в дом сотника Корнилия, он принял приглашение и пояснил собравшимся свое согласие, транспонировав свое видение из пищевой темы в социальную: «Вы знаете, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником; но мне Бог открыл, чтобы я не почитал ни одного человека скверным или нечистым. Посему я, будучи позван, и пришёл беспрекословно».

Основа позиции канонического права по вопросу совместных с иудеями трапез была заложена на соборах в Ванне (Бретань, 491) и Агде (Нарбонна, 506):

Все клирики [в Агде добавлено: и миряне] должны избегать трапез иудеев или приглашать их к трапезе. Поскольку они не признают обычной пищи, которую подают христиане, неподобающе и святотатственно и для христиан потреблять их пищу. Это потому, что они считают то, что мы едим с позволения Апостола, нечистым, и поэтому клирики [в Агде заменено на: «католики»] будут чувствовать себя ниже евреев, если мы будем есть то, что они подают, в то время как они презирают то, что предлагаем мы.

Как видно, за пятнадцать лет церковь устрожила свою позицию, распространив запрет на совместные с иудеями трапезы с духовенства на всех христиан, мотивировался же этот запрет исключительно стремлением не уронить достоинство христианской веры и потому «уравновесить» кашрутное высокомерие евреев.

Известный своей юдофобией архиепископ Лиона Агобард в 827 году писал императору Людовику Благочестивому, требуя от него более жесткой политики в отношении иудеев и, в частности, поясняя запрет на совместные трапезы и покупку у евреев мяса и вина. Со ссылкой на Блаженного Иеронима, автора Вульгаты – латинского перевода Библии, он утверждал, что евреи ежедневно в своих молитвах хулят Иисуса Христа и христиан, из чего с необходимостью вытекает неприемлемость общего вкушения пищи: «Если есть человек, который любит и предан своему господину, и он знает, что есть кто-то, кто враг его господину, […] он не захочет быть другом этого человека или его сотрапезником. […] И поэтому, поскольку мы знаем, что евреи – хулители и люди, которые проклинают Господа Бога нашего Христа и его христиан, мы не должны есть и пить вместе с ними». Запрет покупать мясо у евреев он также обосновывал обидой на высокомерие евреев, продающих христианам непригодное для них самих мясо: «ибо обычай евреев состоит в том, что когда они убивают животное, чтобы его съесть, убивают тремя порезами ножом, чтобы оно не задохнулось, если при вскрытии внутренностей обнаруживается, что печень повреждена, или легкое смещено вбок, или в нем есть воздух, или желчь не найдена и т. п., мясо считается нечистым для евреев и продается христианам, и такое мясо называется оскорбительным выражением “христианская скотина”».

Агобард был отнюдь не последним представителем духовенства, тщетно боровшимся с покупкой христианами мяса у евреев – эта практика процветала под покровительством местных властей. В жалованных грамотах прямо проговаривалась легитимность этой торговли. Так, епископ Рудигер в привилегии евреям Шпейера в 1084 году разрешил им «продавать христианам те части зарезанных ими животных, которые запрещены им в пищу по их закону, и христианам разрешается это мясо покупать». А через несколько лет император Генрих IV тем же евреям Шпейера дал разрешение «продавать христианам их вино, краски, лекарства». Как говорится в грамотах, «евреи Шпейера пользовались теми же привилегиями, что и евреи в любом другом городе Германии», так что можно полагать, что межконфессиональная мясная торговля существовала повсеместно, отвечая экономическим потребностям обеих общин, но нанося оскорбление католической вере, как полагали понтифики, регулярно требовавшие от светских князей «приложить руки к исправлению этого зла».